– Мы заключили сделку, – напоминает он.

Вскинув голову, она смотрит на него. Смеется.

– Как? Ты до сих пор не переспал с Лили? Серьезно?

– Вернись в бухту.

– Ты можешь взять меня здесь, сейчас. Даже в компании. Я держу слово, как видишь!

– Сегодня вечером. Так мы договорились. Ты знаешь, где меня найти.

Понимая, что настаивать бесполезно, Валентин ласково заправляет за ухо Сары короткую светлую прядь и уходит. Он возвращается к Браиму на мостки домика спасателей.

– Где Беатрис?

– Там, у воды. Она нашла Виржиля.

Действительно, рыжую шевелюру легко отыскать в толпе, и Беатрис уже поднимается к ним с мужчиной в форме.

– Сара не вернется с нами, нет? – спрашивает Браим.

– Пока нет. Может быть, до завтра передумает.

– Да. Я рад, что повидалее, хоть издали.

– Я тоже. Но лучше не говорить об этом Гвенаэлю. Я плохо себе представляю, как расскажу ему, что его любимая женщина трахается со всем, что движется.

– Это точно…

– Мальчики! – зовет Беатрис.

Они спускаются и встречаются внизу лестницы. Виржиль Гилем пожимает руку Валентину, приветствует Браима. Беатрис уже изложила ему план погружения. Он, похоже, за и даже предлагает свою помощь в выборе оборудования.

– А потом ты вернешься сюда? – спрашивает его Беатрис. – Не хочешь присоединиться к нам?

Офицер береговой охраны окидывает взглядом пляж.

– Нет, – коротко отвечает он.

Ч – 26

Помассировав веки, Гвенаэль окидывает взглядом пляж, словно заставляя себя оставаться хоть одной ногой в действительности, в то время как вымысел засасывает его всё глубже. Нинон и Макс соревнуются, запуская шарики по огромному треку из мокрого песка, который они построили утром. Гвенаэля восхищает способность старика завладеть вниманием девочки и участвовать в ее играх. Сам он на такое не способен.

Да полно, мог бы он стать хорошим отцом? Лучшим отцом, чем был у него? Он сознает, что его отец делал всё, что мог, и нельзя требовать большего от родителя, но…

Ладно, всё-таки со своими детьми, наверно, всё иначе. Он бы чувствовал себя более причастным, чем с Нинон, она хоть и милая девочка, но чужая.

Макс тем временем возвращается с ней к погасшему костру.

– Знаешь, у меня есть виолончель, она там. Я могу сходить за ней и поиграть тебе, хочешь? – предлагает он и добавляет с лукавой улыбкой: – Ты сможешь даже сама попробовать.

Малышка с энтузиазмом кивает.

– Отлично, ты подождешь меня здесь с Гвенаэлем. Лады?

– Лады.

– Гвенаэль? – окликает его Макс, чтобы удостовериться, что он слышал.

– Да, да, не беспокойтесь.

Старик удаляется своей нетвердой походкой, и Гвенаэль снова погружается в текст.

Несколько минут спустя его отвлекает тишина. Нинон смотрит на каменную лестницу, которая ведет в дом ее дедушки и бабушки. Личико ее морщится, в глазах тревога.

– Что ты, Нинон? – спрашивает Гвенаэль.

Девочка кусает губки.

– Они не вернутся, – говорит она неживым голосом.

– Да что ты! Они вернутся, и даже на кораблике, вот увидишь!

Малышка уже отвернулась к морю и всматривается вдаль. Гвенаэль готов вздохнуть с облегчением – кризиса удалось избежать, – но тут Нинон разражается рыданиями.

– Они не вернутся, они не вернутся, – всхлипывает она.

Отложив листки, Гвенаэль кидается к ней.

– Я уверен, что твои родители предпочли бы сейчас быть с тобой и что они делают всё, чтобы вернуться как можно скорее. Но на дорогах пробки, а им нужно привезти вещи, которые понадобятся нам завтра, это займет время. Всё нормально.

Без толку. Нинон замкнулась в коконе ужаса, куда не могут проникнуть слова.

– Нинон, – уговаривает ее Гвенаэль, встав перед ней. – Нинон, посмотри на меня!

Она визжит, отворачивает голову, вырывается. К ним уже спешит Макс и, положив инструмент на одеяло, тоже опускается на колени перед девочкой.

– Какая ты грустная, – ласково говорит он. – У тебя, наверно, очень, очень большое горе. Скажешь мне, какое у тебя горе?

Девочка продолжает всхлипывать, но больше не визжит. Поднимает заплаканный взгляд и смотрит прямо в такие светлые глаза старого Макса.

– Мама… Папа… Лили…

– Я понимаю. Ты беспокоишься о них. Скажи, хочешь, мы с Гвенаэлем очень-очень сильно подумаем, чтобы они нас услышали?

Нинон склоняет головку.

– И тогда они вернутся? – с надеждой выдыхает она.

– Конечно, мой ангел. Я ведь немного волшебник, я могу передать им твои мысли, и они их услышат, точно тебе говорю. Хочешь?

Она вытирает лицо ладошкой. Напряжение еще не отпустило, оно в уголках губ, в складочке между по-детски тоненькими бровями. Но Нинон уже совладала с ним. С серьезным видом она садится по-турецки напротив Макса. Гвенаэль присоединяется к ним, тронутый верой Нинон, и замыкает образованный их коленями круг. Один за другим они наклоняются вперед и соединяют шесть рук, переплетя тридцать пальцев.

– А теперь очень сильно подумай о них, мой ангел, так сильно, как только можешь, и мы тоже постараемся. Давай…

Сомкнутые веки Нинон морщатся в волевой гримаске. Ее пальчики сжали пальцы Гвенаэля. Но он думает не о родных Нинон, а о Саре, ему так не хватает Сары, ее отсутствие как дыра в животе.

Проходит несколько долгих секунд. Нинон первая выпрямляется и убирает руки.

– Ну вот, – говорит она.

– Ну вот, – кивает Макс.

Они улыбаются друг другу так доверчиво, что губы Гвенаэля тоже трогает улыбка. Словно скинув с плеч огромный груз, девочка вскакивает и бежит играть с пенными валами, разбивающимися о берег, стараясь подбежать к ним как можно ближе и не намокнуть. Старый Макс смотрит на нее, держа руку на футляре с виолончелью.

– У вас есть дети, Макс?

– Нет.

МАКСАНС: Мы много раз приходили на этот пляж в то лето, когда Елена была беременна. Я не знаю, почему она так привязалась к этому месту. Здесь она чувствовала покой и умиротворение, как на необитаемом острове, она сама так говорила. Я-то не очень понимаю, что может быть покойного и умиротворяющего в необитаемом острове, но я соглашался, потому что она так чудесно улыбалась, когда говорила это, словно доверяла мне секрет. В тот день она долго смотрела на море, не произнося ни слова. А потом вдруг вскочила, побежала к воде и нырнула; смеясь, она звала меня: «Иди ко мне, иди же», – и ее длинные темные волосы колыхались вокруг тела лентами водорослей. «Иди же!» Здесь-то она и сказала мне, что хочет назвать дочь Мариной. Она преподнесла это как предложение. Но я сразу понял, что это дело решенное. Такой была Елена. Вдруг скажет что-нибудь – и так оно и есть. Никому и в голову не приходило оспаривать ее решения, потому что они были верны и естественны и, сказанные ею, в тот же миг становились очевидностью. Крохотная женщина, которая росла в ней, была Мариной. Может быть, дитя из чрева само подсказало ей это имя, когда они играли в волнах, бог весть. Откуда мне знать, что происходит между матерью и ребенком, когда они еще одно целое? Я не знаю. Так что да, с той минуты, когда она это сказала, с нами была Марина. Марина и никто другой.