Марик продолжал резвиться, но как-то вяло, по инерции. Егопоследнее «бе-е» прозвучало совсем неправдоподобно. Наконец он замолчал,застыл, косясь на Карусельщика блестящим голубым глазом. Щеки его покраснели,желваки задвигались под тонкой кожей.

— Детка, ты чего? — Марк хихикнул и комично прикрылся рукой.— Ой, боюсь, боюсь! Какие мы грозные!

Пол слегка задрожал. К ним по коридору шла дежурная сестраЗинаида Ильинична, дама двухметрового роста, весом килограммов сто семьдесят.Ягнёнок успел показать Марку кулак с вытянутым средним пальцем и встретилсестру радостным «бе-е!».

«Нет, пожалуй, ни к кому из клиентов обращаться за помощьюнельзя, — решил Марк. — В любом случае это огромный риск. Если я вычислилправильно и меня пасут потому, что кто-то из деток занялся шантажом у меня заспиной, где гарантия, что я по закону подлости не нарвусь именно на тогоклиента, который пустил за мной хвосты? Надо выкручиваться самому. Я точнознаю, убивать меня пока никто не собирается. Это главное».

— Марик, встань сию минуту! — скомандовала ЗинаидаИльинична. — Давай поднимайся, ну! А ты, Карусельщик, чего расселся? Тебе тожеособое приглашение? Быстро в столовую, кушать!

«Как же мне всё-таки повезло, что эта слонопотамша не знает моегоимени. Я бы свихнулся, если бы меня здесь стали называть Мариком».

Медсестра подхватила ягнёнка, ласково погладила по бритойголове.

Марк нехотя поднялся, добрёл до столовой и не нашёл тамничего интересного. Все те же психи, то же сосредоточенное чавканье, грязножующие рты, бессмысленные глаза.

На ужин дали крутое яйцо, бутерброд с одесской колбасой,рыжую тушёную капусту, какао. Марк брезгливо сколупывал скорлупу с серогохолодного белка, вспоминая свой последний ужин в ресторане.

— Солянку не будешь? — деловито поинтересовался Шпон и тутже пододвинул к себе тарелку. Ел он жадно, громко. Покончив с капустой, сталсмотреть на бутерброд.

— Да бери уж, — разрешил Марк.

Шпон запихнул в рот все целиком, хлеб и колбасу, вытянулжёлтую колбасную кожицу, внимательно оглядел её, опять отправил в рот и сталжевать, как жвачку. Потом рыгнул и задумчиво произнёс:

— Никонова в бокс положили. Может, электрошок будут делать.

— Мг-м, — кивнул Марк и хлебнул какао.

Ничего более мерзкого он в своей жизни не пил. Тёплаябежевая бурда, приторно-сладкая, с коричневой слизистой пенкой.

— Электрошок жуткая вещь, — сказал Шпон. — Слушай, ты какаовсе выпьешь или, может, оставишь половину?

— Пей. — Марк поморщился и отодвинул стакан.

Шпон жадно сцапал и влил в себя какао, выпил залпом, однимглотком, как водку.

«Блин, что я здесь делаю? Надо линять!» — подумал Марк.

* * *

Два часа ночи.

На день рождения мама подарила мне сумочку, купленную вподземном переходе. Это не просто дешёвка, это значительно хуже — подделка под«Шанель», с большим золотым вензелем, со стразами, которые отколупываются поодному. Конечно, пришлось изображать восхищение и бурный восторг, как будто я отакой сумочке всю жизнь мечтала и теперь с ней не расстанусь. Вот Майкамолодец. Не стала выпендриваться, подарила пижаму, недорогую, но очень милую. Ивосторг не пришлось изображать.

Мама внимательно смотрит в глаза, следит за реакцией, длянеё это настоящее горе, если не понравился её подарок. А я ломаю голову, кудатеперь эту роскошную гадость дену. Мамочка постоянно будет спрашивать: почемуне ходишь с моей сумкой? Так что день рождения никогда не кончится. Ладно,скажу, что берегу такую красоту для особых случаев.

Я, кстати, вообще ненавижу этот день. Не хочу быть на годстарше и делать вид, будто счастлива от этого. Все поздравляют, когда надо,наоборот, выражать соболезнование.

Мы с папой неплохо посидели в ресторане, он подарил мнекулончик с сапфиром, очень симпатичный. Вот это я понимаю, подарок родномуребёнку. Цепочка золотая, настоящий сапфир. Хоть и маленький, но настоящий. Ясразу его надела. Будет мой талисман.

Итак, мне пятнадцать лет. Чувствую себя старухой, как будтоуже тридцать, и все в прошлом. Вот интересно, Ике двадцать два, а чувствуетсебя младенцем. У неё жизнь кончилась в десять, когда убили родителей у неё наглазах. А потом опять началась в семнадцать, когда она познакомилась с Марком.Получается — минус семь лет. Я так не могу. Моя жизнь как будто никогда неначиналась — и постоянно кончается. То есть мне кажется, я, ещё не родившись,умерла. Господи, что за глупости? Откуда это, дневник? Ты не знаешь?

Я спросила у папы, почему он с мамой развёлся. Он сказал,что просто встретил другую женщину, влюбился. У мамы тяжёлый характер, мне лиэтого не знать.

На самом деле характер тут совершенно ни при чём. Та,другая, была моложе. Но с ней он тоже развёлся, встретил Маринку. Года черезтри опять разведётся. Я, конечно, очень его люблю, но он тоже немного псих.Погоня за вечной молодостью. Свою догнать нельзя, так хотя бы за чужуюподержаться…

Из-за того, что он такой, у меня, кстати, тяжёлые комплексы.Дикий страх возраста. Время летит, как безумное, и постоянно счётчик в головещёлкает. Мне кажется, после тридцати жизнь у женщины вообще заканчивается. Вотсмерти я почему-то совсем не боюсь, а старости, морщин, пигментных пятен,седины, всего этого возрастного уродства боюсь ужасно. У меня прямо фобиякакая-то. Понимаю, что глупо думать о таких вещах в пятнадцать лет, но всеравно думаю.

Мой папочка считает старухой любую женщину после двадцатисеми. Для Марка старуха Ика, хотя ей только двадцать два и она выглядит младшеменя.

Конечно, если есть бабки, можно сделать пластику, подтяжкивсякие, но ведь это всегда видно. Не знаю как. По глазам, что ли? И к тому жена это подсаживаются, как на наркотики. Начинают и не могут остановиться.

Ладно, о чём я? Это пока не мои проблемы.

Холодно. Пришлось открыть окно, очень хочется курить. Знаю,что нельзя, вредно для малыша, но одну, слабенькую, так и быть, я себе позволю.Видел бы ты, мой бумажный друг, этого нового старпера! Важный такой дядька,глазки маленькие, бегают, морда круглая. С виду здоровый, мощный. И неподумаешь, что у него между ног фитюлька размером с мой мизинец.

Правда, радоваться особенно нечему. Есть кое-что похужепростого fuck. Когда на тебе сопит и елозит потный импотент, центнер старогогнилого мяса, хочется сдохнуть на полчасика. А может, и навсегда. Если бы неV., я бы, пожалуй, нажралась колёс, запила бы водкой, накурилась травки отдуши, и фигли меня бы потом откачали.