— М-м, Коля, ты знаешь, это не хуже, чем в Париже у«Максима». Попробуй.

Вилка с куском паштета потянулась к его губам. Пришлосьоткрыть рот. Наверное, это правда было вкусно, очень изысканно, однако Зацепане мог есть. Кусок застревал в горле. Всё мерещилось, что официант смотриткак-то многозначительно. Кстати, когда он вышел из туалета, этот холуй стоялвозле Зои, низко склонившись, и шептал ей что-то на ухо. Заметив, что Зацепавозвращается к столу, тут же замолчал, разогнулся, ускользнул. А у Зои послеэтого глаза стали другие.

Зацепа залпом выпил стакан воды, закурил.

«Всё кончилось, — повторял он про себя, — это только моифантазии, нервы, пустой страх. Я теперь другой человек, со мной все в порядке,и бояться мне совершенно нечего».

На самом деле не так уж сильно он боялся. Он тосковал.Ослабевший, но ещё живой Кастрони выл в нём, как старый пёс, которого посадилина цепь и оставили в пустом дачном посёлке на всю зиму.

* * *

…Когда они вышли с Женей из ресторана и сели в машину, онпопытался опять заговорить с ней о ночном клубе, о том, что ей не стоит ходитьв такие заведения, это опасно, вредно. У неё вся жизнь впереди, сейчас надоучиться, строить своё будущее.

— Что ты болтаешь? Какое будущее? — вдруг крикнула синьоринапо-русски. — Что ты знаешь обо мне, старый идиот?

Зацепа вздрогнул, машина резко вильнула вправо, потом влево.

— Осторожней! — взвизгнула Женя. — Только не хватало сейчасврезаться куда-нибудь! Господи, как же мне все это надоело!

У Зацепы трещало в ушах. Он не только чувствовал, но ужевидел, как рушатся декорации. Женя впервые заговорила с ним по-русски. Что этобыло? Провокация? Она догадалась, что он не тот, за кого себя выдаёт? Илипросто устала от чужого языка?

— Я не понимаю, детка, пожалуйста, переведи, — жалобнопопросил Кастрони.

— У меня нет никакой жизни, — она перешла на английский, —только грязь, чёртова мерзость.

— О чём ты? — хрипло спросил Зацепа, подозревая, что она онём, об их любви, которая крепко воняет проституцией.

— Скажи, ты когда-нибудь видел детское порно в Интернете?

— Нет. Я знаю, что там его много, но сам не видел.

— Правда? Но ведь ты любишь не взрослых женщин, а девочек, итебя должно это интересовать.

— Я люблю одну девочку. Синьорину Женю. Я не маньяк, неизвращенец, просто так случилось. До встречи с тобой ничего подобного не было.Ты же знаешь, у меня в Риме жена, двое детей, внучка.

— У них у многих есть жены, дети, внуки.

— У кого — у них?

— Неважно.

— Почему ты вдруг заговорила о детском порно?

— Не знаю. — Она заёрзала на сиденье, отвернулась,уставилась в окно.

Осторожный Зацепа больше не стал задавать вопросов.Поглядывал на неё, видел, как вздрагивают её плечи, слышал тихие жалобныевсхлипы. Он привык, что она часто плачет. Её смех мог мгновенно превратиться вслезы, и наоборот. Он списывал это на переходный возраст. Остаток пути онимолчали. Когда доехали до дома в Черёмушках, вошли в квартиру, Женя побежала вспальню, упала на кровать, лицом в подушку. Кастрони подошёл, стал снимать снеё сапоги. Она вдруг резко развернулась, чуть не заехав ногой по егофизиономии.

— Ник, сколько лет твоей внучке?

— Одиннадцать. Почему ты спрашиваешь?

Она усмехнулась, оскалилась, как собачонка, и сказалапо-русски:

— Мне было столько же, когда это началось.

— Я не понимаю. Женя, пожалуйста, говори по-английски. —Кастрони растерянно заморгал.

— Ох, Ник, может, не стоит? Лучше тебе не понимать, о чём яговорю. Мне плохо, Ник. Ты даже не представляешь, как мне плохо сейчас. Я люблюего, он гений, лучше него нет никого на свете. Мы, наверное, поженимся. Но еслион узнает… Господи, как бы я хотела вычеркнуть все это из моей жизни, забыть,начать с нуля, стать обычной девочкой.

«Кто он? Неужели этот певец, людоед-некрофил, которому онавешалась на шею? — простонал про себя Зацепа. — О чём узнает? Обо мне? Но онавряд ли привела бы меня в клуб и стала знакомить с ним, если бы боялась именноэтого».

— Женя, — сказал Кастрони, — мне, конечно, нравится, когдаты говоришь по-русски. Звучит красиво, но я ни слова не понимаю. Что с тобойпроисходит? Ты, может быть, хочешь рассказать мне что-то, но не решаешься?Почему ты вдруг заговорила о детском порно?

— Ник, ты правда любишь меня? — Это было сказанопо-английски, громким драматическим шёпотом.

— Да, Женя, конечно, я тебя очень люблю. Я много раз говорилтебе.

— Говорил? Слова ничего не значат. Ты мог бы убить за меня?Ты мог бы убить человека, который растоптал, утопил в грязи моё детство,заставил раздеваться перед камерой и выделывать такое, что тебе в страшном снене приснится? Но если бы только это! Нет, ему было мало. Он стал торговатьмной.

Зацепе показалось, что она репетирует роль для мелодрамы.Кастрони тихо поскуливал от волнения и жалости.

«Замечательно! — думал Зацепа. — Вот появился ещё одинперсонаж. Нас было только двое, она и я. Теперь уже четверо. Третий, как японимаю, этот певец Вазелин. Надо бы уточнить, но нельзя. Она ведь сказала онём по-русски. Интересно, кто четвёртый? Кого мне надо убить?»

— Женя! Прекрати! Что ты говоришь? Что ты выдумываешь,девочка? Зачем? — зашептал Кастрони, искренне подыгрывая синьорине, заламываяруки и слегка подвывая на гласных.

Зацепа между тем сохранял ледяное, отрешённое спокойствие.

— Зачем? — взвизгнула Женя. — Затем, что я больше не могутак жить. Я хочу покончить с этим. Но у него есть много записей. Если я уйду,он сделает так, что все это увидят мои родители, учителя, одноклассники. Онможет, я знаю. Уже было, когда он снимал со мной или с другими девочками имальчиками разных богатых известных людей, а потом шантажировал их. И ониплатили. Теперь он шантажирует меня. Требует огромную сумму. Он уже поместил вИнтернете картинки, клипы, на которых видно не только тело, но и лицо, оченьчётко, крупным планом.

Зацепа сидел на краю кровати, не в силах шевельнуться.Кастрони бешено колотил кулаками изнутри по стенкам его сердца. В голове вдругпронеслась строчка из чьих-то стихов:

«Конец мог быть и пострашней,

но не придумаешь бездарней».