Я, кстати, часто думаю об этом. Особенно когда выхожу ночьюна балкон покурить. Так и тянет вниз, честное слово! Девятый этаж. Внизу голыйасфальт. Если сначала колеса, а потом прыжок, то вообще кайф. Несколькомгновений абсолютного кайфа. Полет в невесомости.

Интересно, зачем я потащила Ника в клуб, на концерт? Тебеправда интересно, мой дневник? Ну тогда слушай.

Во-первых, это оказался неплохой способ сачкануть, нетрахаться с ним той ночью. Вроде бы встретились, культурно пообщались, и ничегоне было.

Во-вторых, я хотела показать моему драгоценному V., что я нетакая маленькая бесполезная дурочка, как многие считают. У меня есть связи,например знакомый итальянец, профессор, я могу через него сделать для V.промоушен в Италии. Я вся из себя деловая, и толковая, даже могу стать для негочем-то вроде продюсера.

Ник ни фига не понял и, кажется, разозлился. Стал читать мнелекции, что опасно посещать такие места. Нудил всю дорогу. А я была даже рада.Мне дико не хотелось после концерта V. залезать в койку с Ником.

Вообще, странно. Мне с обычными клиентами-старперами иногдабывает легче, чем с Ником. Когда я поняла, что люблю V., и особенно когдаузнала, что беременна, Ник вдруг показался мне таким мерзким.

С клиентами всё ясно. Обслужила. Заработала. Гуд бай, детка.А с Ником у нас как бы даже любовь. Конечно, бабки я из него тяну, я же несовсем идиотка, чтобы спать с ним, стареньким, просто так, из сострадания.

Любой, самый вонючий клиент лучше Ника. Потому что не врёт.Себе не врёт. Вот это главное. Платит за удовольствие и не изображаетвозвышенную неземную любовь. Мухи отдельно, котлеты отдельно. А с Ником всевместе. И мухи, и котлеты. Гадость. Но самое ужасное, что я тоже начинаю ему вэтом подыгрывать. Мне хочется играть в эту игру. Мне хочется верить, чтостарик, с которым я сплю почти два года, действительно любит меня. На самомделе наши отношения хуже воровства, грязнее любой грязи. Лучше обслужить десятьтупых грубых ублюдков, чем переспать с нежным утончённым Ником.

Ладно, все это бред, глупости. Ребёночек во мне, совсем ещёмаленький, ни в чём не виноват. Клянусь, учёный биоробот будет последним! Икаговорит, среди импотентов больше всего садюг. Похоже на правду. И ещё, Икаговорит, что, если мы с V. поженимся, я рискую повторить судьбу моей мамы.Вокруг него крутится слишком много девиц, выбор огромный, постоянное искушение,перед которым ни один мужик не устоит. Она считает, что я нужна V. только дляочередного скандала. Сожительство с малолеткой, да ещё дочерью заклятого врага— это круто для жёлтой прессы. Якобы он использует меня для очереднойPR-кампании и бросит.

Бред, бред, бред! Ика просто завидует мне. У неё жизнь былаещё хуже, чем у меня. Родителей убили у неё на глазах, она осталась одна вдесять лет, со злыдней тёткой, которая чуть не сделала её психом. Или, может,даже и сделала, потому, что только сумасшедшая может любить Марка.

Он сволочь, мразь. Ей тошно от этой своей любви. Уйти ейнекуда, разве что назад, в Быково, уехать, к тётке. Ни денег, ни квартиры,ничего у неё нет, поэтому в башке все сдвинуто, ни во что не верит, придумаладля меня и V. жуткое словечко — «сожительство».

У нас с V. пока нет никакого «сожительства». Мы спали толькочетыре раза. Кстати, совсем другое дело, когда спишь с любимым человеком. Япотом ходила вся такая нереальная, ещё немножко — и растворюсь в воздухе отсчастья. Мой V. гений, не только в поэзии, но и в жизни. Он единственный ипоследний поэт. У меня мурашки по коже от его песен. Интересно, что будет,когда он узнает о ребёнке? У него ведь нет детей. А ему, между прочим, уже засорок. Баб всяких было полно, однако ни одна от него не залетела. Значит, ниодна не любила ни секунды. Залетают, когда любят.

Так классно держать это в тайне! Иногда мне кажется, что он,мой ребёночек, моя тайна, потихоньку шевелится, двигает ручками, ножками.Конечно, я знаю, ещё рано, он слишком маленький. Я люблю разговаривать с ним,прикольно говорить не наружу, а внутрь. Снаружи все гнусь, грязь, чужой мир. Авнутри солнышко моё, сидит себе, и уютно ему, спокойно. Я уже знаю, что онмальчик. Сейчас вот лягу спать, спою ему колыбельную песенку.

Борис Александрович перевернул очередную страницу, встал,прошёлся по комнате.

«Когда мы встретились, Женя первым делом спросила, проверилли я сочинения. Теперь ясно, почему её это так беспокоило. Значит, все правда.Я не обознался, — думал он, нервно расхаживая из угла в угол. — Что же мнеделать? Позвонить Жене, вернуть ей дневник, поговорить ещё раз? А Карина?Неужели она знает? Или Женя полагается на её честность, на то, что подруга нестанет читать? Нет, дело не в честности. Карина близорука, она вряд ли сумеетразобрать тут хотя бы несколько строк. Даже мне трудно. У меня слезятся глаза,то ли от напряжения, то ли от жалости, не знаю».

И их глаза, набухшие от слёз,

Излились влагой, и она застыла,

И веки им обледенил мороз.

Строки из «Божественной комедии» вспыхнули в голове,защекотали губы, пробежали ознобом по спине. Борис Александрович вытянул изшкафа старую вязаную шаль жены, закутался, уткнулся носом в серую вытертуюшерсть. Эта шаль дольше других вещей хранила запах Нади, но теперь он совсемвыветрился.

Читать осталось немного, всего пару страниц.

* * *

Зоя Федоровна Зацепа не придерживалась строгой диеты,покушать любила, а чтобы оставаться в форме, три раза в год ездила вАвстрийские Альпы, проводила неделю в дорогом санатории, удаляла шлаки поспециальной системе. Каждый день медленная, на три часа, клизма, протёртыеовощи и сырые соки на завтрак, обед и ужин, гимнастика, массаж и так далее.

В ресторане она долго, мучительно подробно обсуждала софициантом каждое блюдо. Николай Николаевич ёрзал, вздыхал, отворачивался,делая вид, что смотрит в окно. Разумеется, это был тот самый официант, которыйсовсем недавно обслуживал синьора Кастрони и маленькую синьорину. Зацепа узналего, и он, вероятно, тоже узнал Зацепу. Не мудрено, они с Женей былизапоминающейся парой. Говорили между собой по-английски, хотя представлялисьитальянцами. Женя переходила на русский и забавлялась, изображая чудовищныйакцент, который Зацепе казался подозрительно карикатурным. Каждый раз онвздрагивал, косился на официантов и продавцов.

Сейчас, сидя за столиком с Зоей Федоровной (за тем же столиком,потому что другие были заняты), он старался не встречаться глазами с вежливымхолуём. Ему мерещилась наглая усмешка, его бросало в жар, он даже сходил втуалет, умылся холодной водой, надеясь, что больше не покраснеет.

Принесли закуски. Зоя отправила в рот кусок паштета изутиной печёнки, закрыла глаза, сказала: