оказался на магистральной автотрассе Е95, ведущей от белорусско-украинской границы на Киев и дальше, к Черноморскому побережью. На заправочной станции, расположенной у пересечения автомагистрали с недоброй памяти автомобильной дорогой Е381, машина ненадолго остановилась, чтобы пополнить запас солярки во вместительных баках, и сразу же возобновила движение – нужно было поспеть в Ильичевск до полуночи.

«Мерседес», повреждения которого ограничились помятой дверцей и треснувшим бампером, бойко глотал километры, о чем красноречиво свидетельствовали белые циферки, весело сменявшие друг друга в узком окошечке одометра. Водитель первого класса Всеволод Витальевич Паречин (или ВВП, как иногда шутливо называли его ребята в родном гараже) крутил баранку, почти непрерывно курил и без умолку болтал, адресуясь к сидевшему рядом молчаливому, обильно потеющему и издающему смешанный аромат офицерского одеколона и чеснока сержанту ДПС.

Сержанту было муторно с перепоя и жарко даже в кабине с микроклиматом. Рубашка под бронежилетом промокла насквозь, тело было горячим и скользким от пота, и даже на брюках начали мало-помалу проступать темные пятна влаги. Солнце, двигаясь обычным дневным маршрутом, после полудня переместилось в юго-западный квадрант и теперь, пропади оно пропадом, слепящим, нестерпимо жарким пятном висело почти прямо по курсу. Обтянутая серым форменным чехлом стальная каска, в просторечье именуемая «горшком» или «кастрюлей», валялась в спальнике поверх смятых, не первой свежести одеял. На сигарете, которую сержант закурил полминуты назад, сразу же появились две глубокие сырые вмятины – следы потных пальцев. После пары затяжек в этих местах сквозь бумагу проступила изжелта-коричневая смола, похожая на растертое тонким слоем дерьмо. Да и вкус у сигареты, наверное, был соответствующий…

Новенькая милицейская «десятка», поблескивая включенным маячком, катилась впереди, расчищая для москальской фуры и без того свободную дорогу. Старший сержант Павлюченко, изнемогая от жары и последствий вчерашнего чересчур обильного возлияния, вполуха слушал трепотню сидящего за рулем москаля и с раздражением думал о том, что впереди еще добрая половина знойного, скучного, потраченного впустую дня и почти целая ночь, которую придется потратить на обратный путь. А ради чего? Ради того, чтобы какой-то москаль, болтливый, как волнистый попугайчик, и глупый, как все москали, беспрепятственно добрался до Ильичевска и погрузился там, видите ли, на корабль. В Италию он едет, ты ж понимаешь! Дали бы Павлюченке волю, он бы ему показал Италию…

Скорость, с которой они двигались, была довольно приличной. Темп задавала машина сопровождения, экипаж которой, как и старший сержант, был не в восторге от полученного задания и торопился поскорей от него отделаться. Всеволод Витальевич Паречин ничего не имел против: его «мерседес» пребывал в превосходном техническом состоянии и в случае нужды мог бы ехать еще быстрее. Помятая дверца и треснувший бампер на скорость не влияли, хотя при воспоминании о том, как машина получила эти повреждения, водитель готов был придушить своего сбежавшего напарника голыми руками. То обстоятельство, что, держа под прицелом пистолета безоружного человека, он едва не обмочился от страха, послушная память Паречина уже запрятала в самый дальний, самый темный уголок сознания, где ему предстояло бесследно сгинуть в самое ближайшее время. Драматические события минувшей ночи уже начали трансформироваться в живом воображении Всеволода Витальевича, понемногу приобретая новые, в высшей степени лестные для него очертания. Делясь воспоминаниями об этих событиях с сонным украинским ментом, которому все это было до лампочки, Паречин, сам того не замечая, прямо на ходу слагал очередную героическую сагу о своих подвигах.

Какая-то легковая иномарка, летевшая по трассе с самоубийственной скоростью, на мгновение приклеилась к заднему борту грузовика, нетерпеливо помигала указателем поворота и, пропустив встречную машину, пошла на обгон. Почти поравнявшись с кабиной «мерседеса», ее водитель наконец увидел впереди идущую с включенным проблесковым маячком милицейскую машину, испугался, притормозил и отстал, спрятавшись за грузовик. Краем глаза углядев в боковом зеркале регистрационный номер – красные цифры на белом фоне, – Паречин пренебрежительно хмыкнул.

– Бульбаш, – сказал он презрительно. – Вот же народ! Ездят, блин, как живут: шаг вперед, два шага назад.

Сержант Павлюченко немного оживился, поскольку была затронута тема, близкая его сердцу, – тема полного, не нуждающегося в доказательствах, Богом данного превосходства украинского народа над всеми иными народами и национальностями, сколько их есть на белом свете. Ради поддержания дружеской беседы сержант не стал задевать национальную гордость Паречина, высказывая свои соображения по поводу «клятых москалив»; в данный момент его вполне удовлетворяла представившаяся возможность всласть и совершенно безнаказанно потоптаться на национальной гордости белорусов, да не в одиночку, а в компании понимающего, полностью согласного с ним собеседника.

Минут десять они предавались этому приятному занятию, но вскоре беседа увяла: каждый из них привык слушать только себя и восполнять недостаток аргументов громкостью голоса и агрессивной манерой поведения. Сержант был крупнее водителя, одет в форму, вооружен и обладал более громким голосом; к тому же он находился у себя дома, а Паречин – в гостях. Но и тот в конце концов умолк, потому что ему было жарко и муторно, да и вообще – о чем говорить с москалем?! Он же не понимает ни черта, они там все такие, пыльным мешком стукнутые… Несгибаемый Паречин, выдержав паузу, осторожно вернул разговор в прежнее русло, возобновив бесконечную повесть о своих ночных приключениях.

Милицейская «десятка» с включенным проблесковым маячком мчалась по шоссе, с каждым оборотом колес приближаясь к Черноморскому побережью. За ней, сдержанно, по-европейски чадя выхлопной трубой, уверенно пер тяжелый грузовой «мерседес». Позади него мыкалась, не решаясь снова пойти на обгон, сопряженный с риском разозлить придирчивых местных ментов, пыльная бордовая «тойота» с приметными белорусскими номерами, а за ней, тарахтя и стреляя неисправным глушителем, из последних лошадиных сил ковыляла к далекому морю ржавая зеленая «семерка», за рулем которой, зевая, сидел одетый в чужие брюки Глеб Сиверов.

«Семерка» глотала бензин с такой жадностью, словно под ее мятым капотом скрывался двигатель от армейского тягача, выплевывая то, чего не сумела переварить, через выхлопную трубу. Стелившийся следом густой шлейф дыма делал ее похожей на подбитый самолет, и шума от нее было примерно столько же. Машина плохо слушалась руля, ее постоянно тянуло влево, да так настойчиво, словно всю свою жизнь она провела в стране с левосторонним дорожным движением. И, как будто всего этого было мало, стрелка температурного датчика упорно ползла вверх – изношенный движок, которому давно не приходилось столь интенсивно трудиться на такой жаре, так и норовил перегреться.

Солнце уже начало потихонечку клониться к западному горизонту, когда они миновали Киев. Мимо промелькнула широкая гладь