— Это он приказал мою семью схватить? — спросил Вадим, слегка приподняв голову, чтобы лучше видеть собеседника.

Свет прожектора начал понемногу тускнеть: садились батареи. Нужно было спешить.

— Вообще-то инициатива была моя, — признался Бурего без ложной скромности.

— И насчет дочери?

— Она побежала. Несчастный случай.

— Где ее…

Вадиму не удалось произнести вопрос полностью. Голос сорвался.

— Тебе лучше не знать, — заверил его Бурего. — Девочка утратила… э-э, товарный вид. Помни ее живой. — Он взглянул на часы. — Пока есть такая возможность.

— Я тебя убью, — сказал Вадим тихо.

— Ой, не смеши меня! Ты теперь и помочиться не способен самостоятельно.

— А ты подойди и открой рот.

Бурего ухмыльнулся, сдерживаясь. Гнев — плохой советчик. Наломаешь дров — потом разбираться придется. Нет уж, лучше следовать намеченному плану. Как и прежде.

Бурего заткнул пистолет за ремень, наклонился, схватил Ксюшу за лодыжки и поволок по земле к вертолету.

— Осторожней! — вскрикнула она. — Руки выворачиваются.

— Придется потерпеть, — сказал он, сопя. — Немного осталось.

— Как Давид? — спросила она, когда он разогнулся, чтобы передохнуть.

— Очнулся, — ответил Бурего. — Теперь пойдет на поправку.

— Обо мне спрашивал?

— Да.

— Что ты ему сказал?

— Правду. — Он перевернул Ксюшу вниз лицом, поставил на колени перед «Кондором» и заставил выпрямиться во весь рост.

— Какую? — спросила она, двигая посиневшими под лентой руками.

— Что ты мертва, — пояснил Бурего. — Полезай внутрь.

Дверей у «Кондора» не было, только проемы по бокам. Это был легкий вертолет, предназначенный для патрулирования побережья где-нибудь в солнечной Калифорнии. Но вот и здесь он пригодился. Как другие изобретения западной цивилизации.

Устроив Ксюшу на полу за пилотским креслом, Бурего отправился за Вадимом, тщетно пытающимся встать без помощи рук.

— Не мучайся, — сказал он, беря пленника под мышки.

— Это ты будешь мучиться. Надеюсь.

Бурего беззлобно ударил Вадима коленом в лицо. Полюбовался его расквашенным носом и лопнувшей губой:

— Ты помалкивай, герой, — посоветовал он. — Когда только язык работает, то разумней держать его за зубами. Согласен?

Вадим промолчал. Бурего поставил его на ноги. Он покачнулся, но не упал.

— Пошел, — приказал Бурего.

Вадим подчинился. При каждом неосторожном шаге было слышно, как хрустят поломанные кости. Усмехнувшись, Бурего ударил его кулаком в поврежденный локоть. Вадим зарычал, наклонившись и переступая на широко расставленных ногах, как пьяный.

— Говорю же, помочиться самостоятельно не сможешь, — прокомментировал Бурего.

На этот раз ответной реплики не последовало. Вполне удовлетворенный результатом своего маленького эксперимента, Бурего пнул пленника в зад и прикрикнул:

— Пошел, пошел!

Вадим с трудом распрямился и медленно побрел к вертолету.

— Интересно люди устроены, — говорил шагающий чуть позади Бурего. — Инстинкт жизни сильнее рассудка. Вот ты знаешь, что тебя убьют, когда мы прилетим, но все равно идешь. Не упрямишься, не падаешь на землю, не пытаешься сопротивляться. Потому что тогда бы мне пришлось пристрелить тебя прямо здесь, а тебе еще пожить хочется, я прав? Хоть немного.

Вадим ничего на это не ответил.

— А знаешь, я придумал, как с тобой расправлюсь, — доверительно сообщил Бурего. — Когда мы будем над особняком, я поднимусь повыше и сброшу тебя вниз. Никогда не видел мертвецов, упавших с высоты. Обгоревших видел, взорвавшихся видел, даже опущенных в кислоту видел, а вот…

— Это была кислота? — перебил Вадим.

Они оба знали, о чем идет речь. Точнее — о ком.

— Полезай внутрь, — распорядился Бурего, толкнув его в спину. — Забрасывай ногу, становись на колено, падай и ползи.

Его нежелание отвечать на вопрос само по себе было ответом. Стараясь не стонать, Вадим забрался в кабину.

Убедившись, что пленники лежат рядышком, как двое влюбленных, Бурего устроился за штурвалом и бросил тесак на соседнее кресло. Оживленные последовательными щелчками тумблеров, загудели двигатели над головой. Сыто заурчал за спиной редуктор. Приборная панель расцветилась зелеными и оранжевыми огоньками. В кабине постепенно усиливался механический свист турбины. Когда он превратился в вой, свидетельствующий о том, что лопасти винта вращаются с достаточной скоростью, Бурего поднял вертолет в воздух. Темная земля мягко провалилась вниз.

Вертолет описал круг, опустив массивное рыло к макушкам деревьев. Затем, подобно гигантскому зверю, учуявшему след, выпрямился, накренился и резво устремился вперед.

Ксюша что-то пыталась говорить, но Вадим отвернул голову, чтобы не видеть ее и не слышать. Коврик, на котором лежала его голова, вонял резиной и почему-то рвотой. Вадиму было все равно. Но это не было безразличие сдавшегося человека. Он не сдался.

Бурего ошибся, когда решил, что Вадимом Верховским руководит инстинкт самосохранения, не позволяющий умереть на месте.

Инстинкты были тут ни при чем. Вадим с самого начала решил, что обязан жить ради своей дочери. Принять смерть было бы слишком просто. А ты попробуй жить — жить, преодолевая постоянную, не утихающую боль. Жить и помнить. Жить и мстить.

Какое Вадим имеет право умереть, если вместе с ним исчезнут все воспоминания о Лиле?

Этих воспоминаний было так много… и вместе с тем так мало…

Вот они с Лилей катают шары для снежной бабы. Его вязаные перчатки и ее варежки промокли, руки обоих озябли. Время от времени Вадим берет ручонки дочери в свои и жарко дышит на них, пытаясь согреть. «Теперь давай я», — предлагает она. И открывает свой маленький рот, который он в шутку называет клювиком…

А вот она еще совсем крохотная, в колыбели. Над ее головой прикреплена игрушечная карусель с подвешенными разноцветными птичками. Крутясь, они издают хрустальный перезвон, чарующий Лилю. Она может без конца следить за вращением карусели и слушать волшебную музыку. А Вадиму некогда или просто надоело. Он убирает руку и хочет уйти. Жалобный вопль дочки вынуждает его остаться. Он вздыхает и продолжает аттракцион. Лиля счастливо улыбается, а в глазах ее блестят слезы…

И опять она плачет. Ей уже годика три, она самостоятельно ходит и даже бегает, хотя часто падает. На этот раз у нее сбиты обе коленки. Это Вадим виноват. Зарычал, изображая динозавра, а дочка бросилась наутек. Ему ужасно стыдно. Он целует ее ссадины, приговаривая какие-то заклинания. «Просто подуй», — просит Лиля.