Более длинная жизнь – радость для отдельных людей и головная боль для социального государства и пытающихся реформировать его (с позволения электората) политиков. Есть новости и похуже: жизнь в мире, населенном пенсионерами, может оказаться более опасной, чем раньше79.

Представьте, что атаки международных террористов участятся и будут уносить все больше жизней, пока “Аль-Каеда” продолжает свою погоню за оружием массового поражения. Есть серьезные причины думать, что так оно и будет. Последствия атак 2001 года могли бы оказаться и значительнее, а стало быть, у террористов есть повод стремиться к “ядерному и сентября”80. Сами они не только не отрицают, а энергично подтверждают правильность этой догадки, во всеуслышание похваляясь намерением “убить 4 миллиона американцев (половина – дети), сделать беженцами вдвое большее количество, ранить и покалечить сотни тысяч”81. И не думайте, что это пустая бравада. Грэм Элисон из центра Бельфера в Горвардском университет полагает, что “коли США и другие страны продолжат в том же духе, ядерный теракт в 2014 году скорее произойдет, чем нет”. Ричард Горвин, один из отцов водородной бомбы, уверен, что “вероятность такого взрыва в американских и европейских городах в каждом конкретном году уже достигла 20 %”. Двадцать девять из ста, что ядерное нападение случится в ближайшие десять лет, – такую оценку дает сослуживец Элисона Мэтью Бари82. Даже обычное ядерное устройство мощностью 12,5 килотонны, будучи сброшено на обычный американский город, отправит на тот свет 80 тысяч; махина силой в одну мегатонну может – в худшем случае – урезать население земли на 1,9 миллиона. Потенциально столь же смертельна и биологическая атака с использованием спор сибирской язвы83.

Представьте, что с глобальным потеплением нас чаще будут навещать стихийные бедствия. Более чем возможный вариант. По мнению экспертов Межправительственной комиссии по изменению климата, спровоцированное человеком потепление “почти повсеместно увеличило частоту выпадения разрушительных осадков”. Наблюдения также “свидетельствуют, что примерно с 1970 года значительно повысилась активность тропических циклонов в районе Северной Атлантики”. Если прогнозы комиссии верны и уровень многих морей поднимется, то впредь ураганы вроде “Катрины” будут затапливать все вокруг себя84. Честно говоря, не все ученые согласны, что атлантическое побережье США с каждым днем становится все более подвержено нашествию ураганов (в чем уверяет зрителей фильм Альберта Гора “Неудобная правда”). Это не повод продолжать веселье как ни в чем не бывало, особенно когда жилищное строительство огромными темпами идет в самых что ни на есть уязвимых уголках Земли. Многие государства согнулись под тяжестью социальных обязательств, и более частые и свирепые выходки природы могут стать для них той самой соломинкой, что ломает хребет верблюду. Теракты и сентября обошлись страховщикам и перестраховщикам в 30–58 триллионов долларов (оценки разнятся), то есть примерно так же дорого, как визит “Катрины”85. В обоих случаях федеральное правительство США подставляло плечо частным страховым фирмам: сначала чрезвычайной мерой ввело страхование от терроризма, а потом взялось помогать пострадавшим и отстраивать разрушенное побережье Мексиканского залива. Вот главный урок: со времен мировых войн ничего не изменилось, и бессилие частной инициативы вынуждает государство брать игру на себя. Со стихийными бедствиями получается в итоге странная штука. По сути, жители сравнительно спокойных регионов на свои налоги содержат тех, кто решает поселиться в зонах повышенного риска. Чтобы выйти из тупика, можно, например, учредить государственную программу по вторичному страхованию на случай катастроф колоссального масштаба. Тогда страховщики больше не будут рассчитывать на милость всех налогоплательщиков, а потребуют дополнительную премию с тех, кто живет поближе к “ураганным” местам, и перестрахуют взятый на себя риск через государство; потомки “Катрины” уже не будут иметь столь печальных последствий86. А можно поступить иначе.

* * *

В поисках защиты от грядущих потрясений одни покупают страховку, а многие прячутся под крыло государства, но есть и другие способы. Едва ли не самый разумный из них – хеджирование рисков. Мало кто не слышал о хедж-фондах вроде чикагской “Цитадели” под управлением Кеннета Гриффина. Когда-то он основал одноименную инвестиционную группу – теперь она входит в двадцатку крупнейших в мире, а Гриффин распоряжается активами на сумму около 16 миллиардов долларов. Звездный управляющий не избегает “проблемных” активов, которые он только что не даром покупает у гибнущих компаний вроде Enron. Мы не сильно погрешим против истины, если скажем, что Кен Гриффин любит риск. Он живет неопределенностью и дышит ею. Начав торговать конвертируемыми облигациями еще в студенческом общежитии Гарварда, он быстро стал благодарным ценителем “тяжелых хвостов”. С 1998-го основной офшорный фонд “Цитадели” выдавал в среднем по 21 % роста в год87. А в 2007-м, когда все вокруг несли тяжелейшие убытки, Гриффин только в свой карман положил миллиард долларов. Стены шикарной квартиры с выходом на крышу и видом на чикагскую Норт-Мичиган-авеню – “великолепную милю” – украшают “Фальстарт” Джаспера Джонса, обошедшийся новому хозяину в 80 миллионов долларов, и картина Сезанна, купленная за скромные 60 миллионов. И свадьбу свою он играл не где-нибудь, а в Версале (во дворце французских королей, а не в малюсеньком городишке в штате Иллинойс)88. Похоже, в рискованном мире хеджирование – действительно мудрый выбор. Но что же это все-таки значит и как все начиналось?

Когда люди хеджируют риски, они как бы отгораживают себя от неприятностей, да и сама практика зародилась в сельском хозяйстве. Больше прочего в посевную фермера волнует цена, по которой собранный урожай пойдет на рынке. Она может оказаться как выше, так и ниже его ожиданий. Срочный, или, как еще говорят, фьючерсный, контракт позволяет ему переложить риск на торговца: тот обязывается купить урожай по поступлении на рынок по заранее оговоренной цене. Окажись истинная цена ниже указанной в контракте – фермер не пострадает; купец же, ясное дело, желает, чтобы она оказалась выше – и принесла ему прибыль. Когда прежде пустынные американские прерии вспахали и засеяли, когда каналы и железные дороги соединили их с главными промышленными городами на северо-востоке страны, та обрела самую настоящую кормушку. Предложение ее даров и спрос на них скакали туда-сюда, за ними послушно следовали цены. Так, с 55 центов за бушель в январе 1858 года пшеница подорожала до 2 долларов 88 центов в мае 1867-го (свою роль сыграла Гражданская война), а затем за неполных три года упала до 77 центов. Первоначально подпоркой для фермеров служил лишь “форвардный” контракт – двустороннее соглашение между продавцом и покупателем. Фьючерсный контракт отличается тем, что выписывается на фьючерсной бирже и имеет стандартную форму, а значит, им можно торговать. В какой-то момент в обиход вошли контракты на продажу “по прибытии”, а участники рынка изобрели правила мирного урегулирования споров и посадили над собой расчетную палату – так на свет появилась первая настоящая фьючерсная биржа. Произошло знаменательное событие в “городе ветров” – Чикаго. Чикагская биржа сельскохозяйственных товаров открылась в 1874 году, а наследовавшая ей Чикагская товарная биржа здравствует и поныне, продолжая оставаться радушной хозяйкой для всех желающих хеджировать свои позиции на товарных рынках89.