Они пошли по направлению Глубочицкой (по другую сторону от кинотеатра «Коммунар» была полиция), миновали домик, где проживали Азояны. Впереди шумел Лукьяновский рынок, у входа на разные голоса выкрикивали мальчишки:

— Сигареты «Леванте»!..

— «Гуния».

— Мадьярские!..

— Помнишь, Татос, нашу встречу возле Днепра? — непринужденно, как со старым знакомым, заговорил Третьяк. — Горячий ты, мне такие нравятся. Но скажи спасибо, что я удержал тебя. Плохо кончилось бы твое геройство. Могли всех нас перестрелять.

— Могли, — кивнул парень.

— Между прочим, Татос, — боясь, чтобы не порвалась тонкая ниточка их хорошего разговора, поспешил сказать Третьяк. — У меня к тебе одна просьба... Но об этом никому ни гугу. Даже родителям. Разнюхает гестапо — мне амба.

Татос молча слушал, чуть заметно насторожившись, шел так же размеренно, заложив руки за спину.

— Хочу где-нибудь раздобыть радиоприемник, чтоб, значит, иногда послушать Москву. Надоело все немецкое. Одни только марши да речи фюрера, а я соскучился по русской музыке. Не подскажешь ли, к кому можно обратиться?

В ответ — ни внимания, ни интереса. Полное безразличие.

— Я не знаю.

«Он не доверяет мне, — подумал Третьяк. — Но его можно понять. Первые месяцы оккупации показали, что в общей массе людей высокого благородства случаются и подонки». Положил руку пареньку на плечо.

— Ты, друг, не бойся меня, я свой. Я ведь однажды тебя выручил, значит, мне можно верить. Считай, что после того случая мы стали как родные, должны помогать друг другу.

Карие глаза хитро посмотрели на Третьяка.

— Разве сейчас кто-нибудь держит радиоприемники? Немцы за них расстреливают.

— Это верно. Но смельчаки есть. Тебе приходилось читать листовки со сводкой Советского Информбюро?

— Приходилось.

— Вот видишь, есть такие, что слушают радио и записывают.

Парень решительно покачал головой.

— Не знаю, где они.

«Поспешил я, — снова подумал Третьяк. — Надо было сперва подготовить его к этому разговору. Продолжу после кино...»

На обратном пути встретили старшего сына Азоянов — Акопа. Тот подозрительно посмотрел на Третьяка, затем обратился к брату:

— Куда-то собираешься пойти?

— В кино.

— А мама знает об этом?

— Она разрешила.

На прощанье Акоп несколько слов сказал по-армянски, и они разошлись.

В зале было мало зрителей, преимущественно дети школьного возраста. Перед художественным фильмом прокрутили документальную ленту с фронтовыми эпизодами. Диктор комментировал: «Вот так храбро сражается доблестная немецкая армия на Восточном фронте...» Справа от Третьяка, у самой стены, кто-то проговорил вполголоса: «Смерть фашистским захватчикам!..» Началась демонстрация фильма «Девушка моей мечты». Вдохновенна, прекрасна в этой картине актриса Венского театра оперетты Марика Рокк, однако и ее игра, и нежный голос, и сам сюжет картины были таким резким контрастом с действительностью, что хотелось крикнуть: «Девушка! Всюду льется кровь, а ты показываешь на сцене мелочное, мизерное. Кому сейчас это все нужно? Сохрани для чего-то большего свой талант, сохрани его для очищенной от фашистской скверны Австрии!..» Третьяк то и дело терял ниточку сюжета, он не переставал думать над тем, как найти ключ для разговора — откровенного и результативного — со слишком осторожным Татосом. Не признаться ли ему, что приемник нужен подполью? Парню можно верить, и Валя его хвалила. Да, надо признаться, ошибки не будет. Без веры в людей успешно бороться вообще невозможно.

Сеанс окончился, в зале вспыхнул свет. Где Татос? Третьяк осмотрелся вокруг — паренька в зале не было. Не было его и на улице.

Через полчаса он сидел у Вали Прилуцкой, рассказывал о своей встрече с Татосом. Девушка долго смеялась, приговаривая: «Ну и подпольщики, ну и конспираторы... Молодец Татос!» Третьяк даже обиделся:

— Ничего смешного в этом не вижу.

— Говоришь, исчез во время сеанса? — переспрашивала Валя, не сдерживая смеха. — А ты и не заметил? Ну и конспираторы! Оба вы в жмурки играли, не иначе.

Третьяк деловито начал листать книгу.

— Не расстраивайся, Леня, — наконец серьезно сказала девушка. — Я с Татосом сама встречусь. Думаю, что со своей «комсомольской мамой» он будет откровеннее.

Прошло два дня. На этот раз Валя появилась радостная, возбужденная. «Наверное, посылают на Большую землю», — подумал Третьяк, тоже проникаясь радостью. Но она сказала другое:

— Есть приемник!

— Как же ты сумела? У кого? — удивлялся Третьяк.

— Татос! Выручил «сынок»! Он познакомил меня со своим другом, учеником восьмого класса сто первой школы Володей Шевчуком, а у бабушки этого Шевчука, оказывается, есть радиоприемник, спрятанный под кроватью. Старуха не успела сдать его, когда появилось извещение, просто некому было отнести, потом уже боялась ткнуться с ним к немцам, думала: расстреляют за большую задержку. Володя Шевчук переговорил с бабушкой, и она хоть сегодня согласна избавиться от этой постоянно грозящей беды.

— Чудо! — возбужденно проговорил Третьяк. — И когда же ты покажешь мне этого Володю Шевчука?

— А он здесь, ждет во дворе.

Валя выбежала из мастерской, назад вернулась с подростком. Худой, чернявый, на светлом пиджачке малиновое пятно от краски — типичный школьник. Маленькое, тонкое лицо паренька загорело до черноты, даже чуть-чуть отсвечивает синевой, как у Татоса.

— Радиоприемник заберет этот товарищ, — сказала Валя, показывая на Третьяка. — Будешь называть его дядей Андреем. Не боишься, что отважился на такое дело?

— Чего мне бояться, — с достоинством ответил паренек. — Володя Котигорошко мне поручал и листовки распространять. А теперь мама не выпускает из дому.

— Почему? — одновременно поинтересовались Третьяк и Валя.

— Да... — Паренек минутку колебался. — Был такой случай. Живет в нашем доме один человек, вроде придурковатый, ругает все советское, не нахвалится Гитлером. А меня почему-то готов живьем съесть, вечно насмехается надо мной: «Ну что, ты и сейчас в комсомоле числишься? » И друзей моих не любит, гонит со двора, угрожает Сырецким лагерем... Не вытерпел я: «Да что вам комсомол поперек горла встал, как кость?» В это время по нашей улице проходил немец и, услышав перебранку, заглянул двор. А двор у нас разгорожен. Придурковатый к нему: Пан, ком, ком сюда, — и показывает на меня: — Юда!» Смотрю, немец действительно направляется к нам — высокий, в начишенных сапогах, форма новенькая — остановился