– Ты должна смириться со своим положением, козочка. Запомни – никто тебя не спасет. Если ты смиришься, твоя жизнь станет легче…

В то утро Софью разбудили громкая пальба и крики. Она резко открыла глаза и стремительно села на кровати. Вскочив на ноги, прямо босиком она подбежала к единственному окну и устремила взор наружу. Она отчетливо увидела, что на соседних улицах творилось нечто странное. Многочисленные всадники в черных пыльных черкесках теснили небольшие группы джигитов, которые пытались сопротивляться. Пальба, лязг оружия раздавались повсюду. Она привстала на цыпочки и попыталась увидеть, что происходит у них во дворе. Расширившимися от жутковатой картины глазами молодая женщина смотрела, как мужчины наносят друг другу смертельные кровавые раны. Всего несколько минут она смогла взирать на эту кровавую кровожадную вакханалию и резко отвернулась от окна, когда увидела, как один из всадников стремительно умелым ударом отсек одному из мужчин руку по локоть.

Прислонившись к стене, Софья прикрыла глаза от холодного озноба, и ее мысли лихорадочно заметались. Дикая радужная мысль о том, что нападавшие джигиты в черных одеждах – это люди князя Асатиани, влетела в ее трепещущее страдающее сердце, и она метнулась к шкафу. Уже через пять минут она была одета. Решив, что времени нет, Софья оставила косы непереплетенными и чуть распущенными со сна. Стремительно натянув ботиночки, она бросилась к двери, застегивая на ходу верхние пуговицы платья. Ее сердце стучало сильными глухими ударами от предчувствия того, что именно Амир приехал за ней. Ведь кому еще было надобно нападать на этот затерянный в горах аул?

Софья выскочила в коридор. Мимо нее пронесся один из джигитов в сторону деревянной лестницы, на ходу заряжая ружье.

– Зачем ты вышла? – проскрежетал рядом с нею неприятный голос старухи по-грузински.

– Что случилось, Линара? – спросила молодая женщина, обернувшись к старухе.

– Не знаю, сама только встала. Ты лучше в комнату вернись. Там безопасно. Я пойду, узнаю, что там.

Линара поковыляла вниз, а Софья застыла на месте, не зная, что делать. Ею владела безумная мысль выйти на улицу и устремиться навстречу Амиру. Но вдруг она задумалась, а если это были не его люди? Разве у князей Дешкелиани не могло быть еще врагов? Эта мысль немного охладила пыл ее сердца. Софья проворно вернулась обратно в комнату и вновь подбежала к окну, уже пододвинув к нему тяжелый сундук, чтобы было лучше видно. Взобравшись на него, она вновь высунулась в окно и начала внимательно всматриваться в джигитов, что были верхом на конях. Она пыталась разглядеть их лица и узнать знакомые. Ведь многих джигитов и азнаури князя Асатиани она знала в лицо. Уже через некоторое время Софья обратила внимание на худощавого всадника, который, преодолев расстояние до особняка, в котором она находилась, умело зарубил двух джигитов, которые пытались остановить его у ограды.

– Даур! – закричала радостно Софья, сильнее высовываясь в открытое окно.

Но всадник, видимо, не услышав ее, даже не обернулся. В следующий миг она услышала громкий рык, который прогремел прямо под окнами:

– Софико! Софико, я здесь!

Услышав до боли знакомый баритон, Софья вновь поднялась на носочки и, склонившись, устремила лицо вниз. Ее взор тут же отметил любимую высокую широкоплечую фигуру. Амир, задрав голову и вперив в нее поглощающий яростный взор, стремительно на ходу спешился, в три прыжка поднялся на крыльцо и скрылся в доме.

Резко отвернувшись от окна, Софья ощутила, что ее сердце сейчас лопнет от безмерной радости. Она невольно оцепенела, не в силах поверить, что он приехал за ней. Ведь весь этот месяц, пока была во власти Тимура, она ежедневно печалилась о том, что Амир, возможно, забыл ее. Да, она надеялась на появление здесь Асатиани, но ее надежда с каждым днем становилась все призрачнее. И вот теперь, словно по какому-то невероятному волшебству, он был здесь, и она осознавала, что он все же приехал за ней. Сейчас Софья не сомневалась в том, что Амир Асатиани любит ее всем сердцем, ибо в противном случае он бы не преодолел эти суровые горы и не устроил бы это кровавое месиво в логове Дешкелиани.

Через миг дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возникла высокая знакомая фигура в пыльной черкеске и мохнатой шапке.

– Я верила, что ты придешь за мной, – срывающимся голосом произнесла по-грузински Софья, вперив в молодого человека влюбленный пылающий взор.

– Цветочек мой! – воскликнул Амир и, ловко убрав шашку в ножны, кинулся к ней, вытянув руки. Он обнял ее, в безумном порыве прижимая молодую женщину к своей груди. Он начал осыпать ее лицо и волосы быстрыми неистовыми поцелуями и глухо прохрипел над ней: – Ты жива! Слава Богу, ты жива! Я думал, что сойду с ума, пока искал тебя!

– Я ждала тебя каждый день, каждую ночь, каждый миг, Амир… – пролепетала Софья горько, и на ее глазах выступили слезы радости и облегчения.

Он обхватил ее прекрасное лицо своими ладонями и тихо проникновенно вымолвил:

– Не плачь… теперь я здесь… и все будет хорошо…

Позади послышались быстрые шаги, и на пороге комнаты возник Тимур Дешкелиани. Кровавая рана пересекала его висок, и он, замерев у входа и испепеляя взором Софью и Амира, потрясенно выдохнул:

– Она говорила, что возлюбленный придет за ней. Но я подумал, что она тронулась умом и имеет в виду Серго, который мертв. А она ждала тебя!

– Да, меня! – выпалил Амир, отстраняя за свою спину Софью и вытягивая из ножен шашку.

Асатиани кинулся вперед и замахнулся смертельным оружием на Тимура. Дешкелиани умело отразил удар и нанес ряд сильных ударов Амиру.

– Отец предупреждал меня, что ты можешь прийти! – выпалил Тимур в кровавой схватке, и его шашка просвистела в опасной близости от лица Амира. – Но я не думал, что ты решишься на подобную глупую вылазку.

– Это ты глупец, Тимур! Ибо Софико – моя невеста и носит моего ребенка!

– Твоего? – опешил Тимур, округлив глаза. Острие его шашки замерло в воздухе, и он удивленно процедил: – Значит, в ее чреве нет внука Верико из рода Багратиона? И девка была для нас неопасна?

– Верико Ивлиановна – моя мать! И в крови моего сына будет течь кровь имеретинских царей! – выпалил Амир и нанес очередной удар шашкой. – А ты за страдания Софико