спрятался в полом стволе. Вдруг подходит к нему один из дравшихся и спрашивает:

– Ну что, видал, как я ему врезал?

– Да, – ответил скорняк, – но мне показалось, что последний удар нанес твой недруг.

– Правда? Не может быть! – воскликнуло привидение и побежало мстить противнику.

Ну а скорняк бросился со всех ног домой.

Поведение мертвых на кладбище никак не регулировалось: это их новый дом, и вести себя они могут как угодно. А вот живым надлежало соблюдать тишину: дозволялось разве что здороваться с мертвыми, заходя на погост в ночное время, и просить разрешения что-то у них одолжить. Докладывали мертвецам обо всем: что именно хотели взять и на какое время. Просрочил день возврата – жди привидение, которое непременно напомнит о долге.

Простые смертные старались ничего не унести с кладбища: даже землю с лопат и граблей после посадки на могиле цветов соскребали с особой тщательностью. А вот колдуны и знахари, напротив, добывали самые главные ингредиенты для своих зелий именно на погостах[110].

Особыми свойствами наделяли кладбищенские кости. Вмурованные в стену, они защищали дом от нечисти. Брошенные в бочку пива, они придавали напитку пикантный вкус. Моряков они оберегали от шторма и крушений. Привязанные к лодкам кости удачливых рыбаков способствовали отличному улову. А поскольку мертвые знали больше, чем живые, кости покойников служили отличным инструментарием для гаданий. Единственное – после использования одолженный «материал» полагалось вернуть на место.

«Подмести или поскрести?» – часто интересовались призраки перед вспышкой эпидемии чумы

Предметы, сделанные из костей и органов умерших, считались чуть ли не волшебными. Рожок из кладбищенской кости[111] приносил удачу на охоте и рыбалке, если в него подуть на Пасху. А если в Великую среду до восхода солнца обойти лес и сымитировать голоса птиц, дуя в рожок из адамова яблока злодея, то целый год можно убивать дичь с первого же выстрела.

Чудодейственными были и свечи из трахей казненных преступников. Они помогали незаметно прокрасться в чужой дом, потому что их пламя видел только хозяин свечи. Неудивительно, что особой популярностью эти свечи пользовались у воров и любовников.

«Эпидемиологические» призраки

Часто призраки показывались перед крупными эпидемиями. Обычно люди видели юношу с граблями и девушку с метлой, которые ходили от хутора к хутору. Если юноша начинал грести перед порогом – значит, умрет лишь часть обитателей хутора. Если же за дело принималась девушка – в живых не останется никого.

В Рисинге (Risinge), что находится в Эстергётланде, заметили как-то двух нищих детей. Бродили они от дома к дому и спрашивали: «Подмести или поскрести?»

– Конечно, подмести! – смеялись жители. – Тогда ведь будет чище!

Не поняли люди, что повстречали чумных духов, за что и поплатились. Почти никого не осталось в живых в тех краях: всех забрала страшная чума.

Иногда перед вспышкой эпидемии чумы видели одетого в черное всадника на черном коне или одинокое животное (собаку, лошадь, петуха, теленка). В историях о них возникавшие образы воспринимали не как знамение, а как персонификацию болезни.

Чумного духа можно было задобрить. В некоторых преданиях из снопа выпадает крошечная девочка, похожая на куклу. Ее обнаруживает старушка, кормит и предлагает переночевать. Наутро девочка благодарит хозяйку и обещает, что ее дома не коснется грядущая эпидемия.

Мюлинги

Однажды поздно ночью возвращался старый крестьянин из таверны. Внезапно его окликнул маленький мальчик:

– Дедушка, дедушка, можно мне поесть?

Поначалу старик не обратил внимания на мальчугана, но тот оказался назойлив и никак не унимался. Разозлившись, крикнул крестьянин:

– Я тебя кормить не буду! Пусть тебя кормит тот, кто породил!

Услышав это, мальчик убежал, а старик спокойно продолжил свой путь. Однако дома его ждало ужасное зрелище: на кровати лежала его растерзанная дочь с окровавленной грудью. Понял тогда крестьянин: он сам виноват в смерти дочери, ведь на пути ему попался самый настоящий мюлинг, которому старик собственноручно позволил осуществить страшную месть.

Мюлинги – одни из самых жутких представителей шведской нечисти. По сути, это дети, убитые до крещения и потому не нашедшие успокоения в могиле[112]. В XVII–XIX веках мюлинги держали в страхе всю Швецию. Потом они забылись, пока о них не напомнила всемирно известная шведская писательница Астрид Линдгрен. В одной из ее книг мальчик Эмиль из Лённеберги, вылезая из трубы, пугает служанку, которая принимает его за мюлинга. Повесть Линдгрен в какой-то степени послужила толчком к исследованию феномена мюлингов.

Мюлинг – убитый младенец

Причины детоубийства

Долгое время в христианской Европе одним из доказательств жестоких нравов викингов служил обычай «выбрасывания» детей. В языческой Швеции новорожденных действительно иногда относили в лес. Однако их не убивали, а клали в защищенном месте, иногда оставляя рядом кусок мяса, чтобы те не умерли от голода. Так поступали в основном малообеспеченные семьи – в надежде, что пары побогаче подберут ребенка и позаботятся о нем.

Оставить ребенка могли не только бедняки. Одной из главных причин избавления от детей служили изъяны в их телосложении. В норвежском законе XIII века так и сказано: «Такого следует отнести в неосвященное место[113], где не будут ходить ни люди, ни звери, и положить сверху камни».

Были и другие причины. Например, женщина таким образом удаляла дитя, рожденное любовницей мужа. А иногда детей выдворяли из-за нехорошего сна, который расценивали как дурное предзнаменование.

Такой сон упоминается в средневековой саге о Гуннлауге Змеином Языке. У одного из героев родилась девочка, которой в будущем пророчили небывалую красоту. Толкователи сна предупредили: придут к ней свататься два человека, которые в итоге сойдутся из-за нее в смертельной схватке и погибнут. Услышав о грядущих неприятностях, герой приказал жене выбросить девочку.

Христианская мораль, разумеется, не позволяла мириться с подобными обычаями, однако полностью искоренить их удалось далеко не сразу. Так, в Исландии при переходе к новой вере разрешалось сохранять две языческие традиции: употреблять в пищу конину и оставлять в лесу детей.

В Средние века высокая детская смертность ни у кого не вызывала удивления, и дела о кончине новорожденных, появлявшихся у незамужних женщин, зачастую даже не рассматривали в судах. Мало кого волновало, шла речь о естественных причинах смерти или об убийстве. Разбирательства затевались, только когда дело касалось внебрачного ребенка – да и