– Ой, Олег, не клянись, не надо. Зачем? Высокопарно звучит, не находишь? – произнесла она чуть насмешливо, поворачивая бокал в пальцах. – Когда тебя предали один раз, могут предать и потом. И даже не в этом дело… Не в этом…

– А в чем, Машенька? Ну что, что мне еще надо сделать, чтобы ты поверила мне?

– Я не знаю… Я и правда не знаю. И сама не понимаю, что со мной происходит…

– Но ведь ты любишь меня, правда? Я же знаю, что ты меня любишь! Скажи мне, Машенька…

Олег чуть подался вперед, глядя ей в глаза. А она молчала, не знала, что ему ответить. Язык не поворачивался сказать: «Да, люблю». Ведь не скажешь же ему в такой момент, что она совсем в другие глаза хотела бы посмотреть…

Олег не выдержал этой опасной паузы, вскочил на ноги, шагнул к музыкальному центру, нажал на нужную кнопку, и в комнату плотной волной вошла мелодия – та самая мелодия их любви.

…Веди меня в танце к своей красоте Под горящую скрипку, Танцуй со мной сквозь страх, Пока я не окажусь в безопасности…

Да, это их мелодия. Нежная, красивая. И вот уже Олег ей руки протягивает, приглашая на танец. Наверное, у него до мелочей продуман весь этот романтический вечер. Во время танца он будет ее обнимать нежно, потом поцелует. И она должна будет разомлеть и растаять, и он подхватит ее на руки, и… Нет. Нет! Не будет этого. Не получится у нее. Не получится, не получится, черт возьми! И подскочила с подушек, бросилась прочь из комнаты испуганной ланью, сшибая на ходу свечки. Только слышала, как Олег чертыхается тихо, пытаясь эти свечки собрать. Еще и пожара, мол, им сейчас не хватало…

Закрылась в ванной, дала волю слезам. И за себя было обидно, и за Олега тоже. Ну как, как он не понимает, что все уже не может быть так, как раньше? Что предательство делит любые отношения, пусть самые замечательные, на «до» и «после»?

Да, простить можно все, конечно. А с памятью что делать, с той самой энергией прошлого счастья? Она ведь уходит, улетучивается после предательства. И вроде вот оно, то же самое, на словах и в поступках, даже лучше, и в стараниях романтичнее… А главного нет. Счастливого и безмятежного полета любящей души уже нет…

И нельзя обмануться прощением, нельзя. И вернуть прежние времена нельзя, когда очень хотелось и романтики, и поцелуев, и разговоров о любви. Обиды как таковой нет, но и не можешь уже ничего. Не можешь, не можешь!

Плакала долго, отчаянно. И почему-то рефреном к отчаянию звучала та самая их с Женей мелодия: «…давай мы с тобой сыграем в прятки, и я тебя искать не буду…» Ну зачем, зачем она звучит? Чтобы ей еще горше стало? И картинка эта видится, как они с Женей идут по краю моря, взявшись за руки… Зачем?

Проплакавшись, подумала грустно – надо ведь что-то решать, как дальше жить. Наверное, надо сказать Олегу, что ничего у них больше не будет. Честно сказать. Да, надо сказать…

Умылась холодной водой, глянула на себя в зеркало. Боже, какие глаза тоскливые… Вот бы мама сейчас ее увидела, обязательно сказала бы что-нибудь в своем духе! Мол, Олег для тебя с романтическим ужином расстарался, а ты опять кочевряжишься как ненормальная!

Да, мама права. Она ненормальная. Пусть Олег уходит от нее, пусть ищет себе нормальную. Пусть…

Вышла из ванной, увидела, что никаких свечек уже нет. И в спальне свет не горит. И стол романтический убран. И когда это он все успел? Будто и не было ничего… Лежит на кровати, глаза закрыты. Но видно же, что не спит!

– Олег… – позвала тихо. – Я же знаю, что ты не спишь, Олег… Может, нам надо все же расстаться, а? Ты же видишь, не получается ничего…

Он долго молчал, потом произнес тихо:

– Ложись спать, Маш, ты устала… Ты просто устала за день, я понимаю. Ложись и спи. Не будем мы с тобой расставаться, потому что… Потому что я не хочу. И тебе надо просто успокоиться и понять, что все у нас по-прежнему, все хорошо. Может, я просто тороплю события, прости… Трудно простить, я понимаю.

– Да не в этом дело, Олег…

– Не надо сейчас говорить ничего, пожалуйста. Дай мне время, Маш. И себе тоже дай время. Оно все обиды лечит, поверь. Все будет хорошо, Маш, вот увидишь. А сейчас ложись и спи, ты устала. Тебе просто выспаться надо, Маш…

Вернувшаяся воскресным вечером Татьяна Петровна с любопытством заглядывала им в лица, но ничего не спрашивала. Только потом шепталась о чем-то с Олегом на кухне. Хотя и понятно… о чем. И Павлик спросил вдруг у нее виновато:

– Мам… А ты ведь будешь мириться с папой, правда?

– Так мы и не ссоримся… Почему ты спросил?

– Ну… Просто так. Конечно, вам надо помириться, я понимаю. Знаешь, мам, я тебе честно скажу… Дядю Женю мне тоже жалко. Правда. Вот если бы можно было жить и с папой, и с дядей Женей…

– Ну что ты, сынок… О чем ты… – не удержалась от неловкого смешка Маша, отворачивая от сына лицо.

– Да я понимаю, что так нельзя. Но мне все равно жалко дядю Женю… Неужели я его больше никогда не увижу? Вообще-вообще? Он же мне обещал, что мы на каток пойдем… Я узнавал, каток уже работает, а я еще ни разу там не был.

– Так папу позови… Он с тобой сходит.

– Так я уж звал… Он сказал, что потом как-нибудь. Когда у него время будет. А его никогда у него не бывает, я знаю.

– Хорошо, Павлик, я папе скажу, он сходит с тобой на каток. В следующее воскресенье уже сходит.

Павлик кивнул, но видно было, что не очень-то ей поверил. Вернее, в такую возможность не поверил. И она только вздохнула, не зная, что еще ему сказать… К тому же в дверь кто-то позвонил, надо было идти открывать.

Открыла… И глазам своим не поверила. За дверью стояла та самая фифа. То есть малыш. Та самая неземная любовь Олега с надутыми губами и задорно выпирающей грудью. И голос у нее был такой же – задорно-наглый:

– Позови Олега, мне поговорить с ним надо! Он дома?

– Нет. Он с работы еще не пришел.

– Не ври! Он должен быть дома, я знаю!

Маша даже растерялась