позволил им?

– Да… ради нас.

– Но я не хочу, чтобы он делал это.

– Что делал?

– Страдал.

– Но он страдал. Ради нас.

– А Бог действительно отправил Люцифера в ад, потому что тот спорил с ним?

– Люцифер восстал… – Она зевает. – Против Бога.

– Почему?

– Он считал себя равным Богу. Он был одержим гордыней.

– А почему они не помирились?

– Не думаю, что они могли это сделать.

– Но Люцифер мог извиниться. Или Бог мог простить его. Почему они не поступили так?

– Не знаю.

– А что, если бы Иисус сделал что-нибудь действительно плохое? Прогнал ли бы его Бог и стал ли бы он Сатаной в его собственном аду? Что, если бы он сговорился с Люцифером и они выступили бы вдвоем против одного?

– Давай немного отдохнем. Думаю, уже поздно.

– А может, рано. Может, солнце сейчас не светит.

– Да… может быть.

Но я чувствую, что она устала, и потому говорю:

– Нужно поспать.

Она тяжело вздыхает:

– Спокойной ночи, Дэниэл.

– Спокойной ночи, Пенни.

Придвигаю голову к ее голове, но боюсь погрузиться в сон.

Что, если Сын сделает нечто такое, чего не сможет простить ему Отец?

Она говорит, что ее полное имя Пенелопа, но брат зовет ее Пенни, а имя ее брата Николай, но она зовет его Никелем. Она говорит, это получилось случайно.

– У тебя есть отец? – спрашиваю я.

– Да. Но…

– Что?

– Он умер.

Сжимаю ее мягкую ладонь.

– Мне очень жаль.

– Дэниэл, я нужна своей маме. Действительно нужна.

Сжимаю ее руку сильнее, и Пенни делится со мной одним своим воспоминанием. О том, как она в первый раз пошла в среднюю школу, как ее мама заплела ей волосы в длинную французскую косу. Она говорит, ее мама умеет делать очень красивые прически.

Я улыбаюсь.

– Моя мама тоже любила причесывать меня. Отводила к большой специалистке в этом деле. К женщине… но я не помню, как ее зовут.

– Твоя мама? Но ты же сказал?..

– Что?

– Просто… Это не важно.

* * *

Любимая погода Пенни – дождь. Любимое время года – весна. Она любит бывать на улице.

– А мне нельзя выходить на улицу, – говорю я.

– Никогда?

– Никогда.

– Но, Дэниэл… это неправильно.

– Он должен прятать меня.

– Почему?

Теперь мне холодно, холодно, холодно. Я дрожу. Она тянется ко мне.

– Неправильно с его стороны держать тебя в подвале.

Она не понимает. Она плохо думает о моем отце, а это неверно.

– Нужно рассказать кому-нибудь об этом.

У меня начинают стучать зубы.

– Дэниэл, мне нужно, чтобы ты выслушал меня. – Она гладит меня по голове, и мне от этого так хорошо, что тело обмякает. – Твой отец… он пришел в ресторан, где я работаю.

– А что ты делаешь в ресторане, в котором работаешь?

– Обслуживаю столики. Слушай дальше. Твой папа пришел и…

– Какую еду он заказал?

– Дэниэл, выслушай меня.

Я сержусь. Хочу знать, что он ел.

– Я принимала у него заказ, и он спросил меня, не знаю ли я кого-нибудь, кто мог бы присмотреть за его сыном.

– За мной.

– Да. Я сказала ему о Ники, о том, как хорошо умею обращаться с детьми, и, когда моя смена закончилась, мы с ним вместе пошли на стоянку.

Мой желудок завязывается узлом. Я вою. Пенни продолжает гладить мне волосы.

– Я диктовала ему свой номер телефона, и… – Ее дыхание прерывается. – Он схватил меня. Он… он вколол мне что-то.

Я мотаю головой. Нет. Нет. Нет. Он не плохой человек.

– Дэниэл, он похитил меня, и он держит тебя здесь взаперти. Нам нужно выбраться отсюда.

– Но мы не можем.

– Можем. Когда он вернется, мы что-нибудь с тобой предпримем.

– Что-нибудь?

– Мы должны одержать над ним верх.

– Как?

– Мы будем ждать под дверью, и когда он откроет ее…

– Мы ударим его?

– Нам нужно выбраться отсюда.

Я начинаю плакать:

– Ты хочешь, чтобы я сделал больно своему отцу?

– Я просто хочу оказаться дома!

Оторвав руки от ее рук, ухожу в темноту.

– Дэниэл, послушай меня…

– Нет! Ты чудовище.

– Дэниэл, пожалуйста.

– НЕТ!

Надеваю на голову свой шлем.

Никаких мыслей. Никаких звуков.

Ничего.

Ничего.

Ничего.

Спустя вечность или один миг слышу, как шуршат пакеты. Слышу благодарственную молитву, слышу, как Пенни ест и глотает, а потом спрашивает:

– Ты проголодался?

Я не отвечаю. Я все еще зол на нее, но в то же время хочу быть рядом с ней, хочу, чтобы моя голова лежала у нее на коленях, а ее рука дотрагивалась до моих волос. Я ползу к ней, а потом отползаю от нее.

– Дэниэл…

Мое тело разворачивается к ней.

– Прости меня, – говорит она.

Подползаю ближе.

– Я больше не буду говорить об этом. Хорошо, Дэниэл? – Касаюсь ее руки, и Пенни позволяет положить голову ей на бедро. Гладит меня по голове, снимает волосы со лба и заправляет за ухо.

– И ты меня прости. – Протягиваю руку и касаюсь кончиками пальцев ее лица. Щеки у нее мокрые. – Прости меня, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты плакала.

– Все хорошо, мы в порядке. Мы помирились?

– Да. Помирились.

– Хорошо. Хочешь есть?

Она кладет мне в ладонь печенье. Откусываю от него и корчу гримасу. Это овсяное печенье. Я его не люблю, но я голоден и потому съедаю одну штучку. Пенни продолжает гладить меня по голове, пока я жую, но ее пальцы замирают, потому что над нашими головами раздается какой-то скрип.

– Дэниэл? – Ее голос дрожит.

– Нет, – говорю ей, быстро принимая сидячее положение. – Это хороший звук!

С лестницы слышны тяжелые шаги.

Дверь распахивается, давая место ослепляющему треугольнику света.

– Идите сюда, – слышу я голос своего отца.

Помогаю Пенни встать, и мы вместе поднимаемся по лестнице. Мои глаза вспоминают, как воспринимать свет, я узнаю силуэт отца и бросаюсь в его объятия.

– Я скучал по тебе! Я скучал по тебе! Я скучал по тебе, – бормочу я в его плечо.

Он тихо вздыхает:

– Я тоже скучал по тебе.

Поворачиваюсь к Пенни. Мы моргаем и впервые видим друг друга. У нее длинные темные волосы, карие глаза и круглые щеки.

Она такая красивая.

Пенни вытирает влажные щеки, и внезапно ее глаза широко распахиваются, она выдыхает:

– Сайерс.

Пятьдесят

Я сижу за столом с отцом и с Пенни, но не помню, как мы садились за него. Помню, как мы стояли наверху лестницы и она сказала что-то – что-то плохое, – а затем я сразу оказался здесь.

Мы с папой сидим на своих обычных местах, а Пенни – на кресле на колесиках.