– Значит, мы пойдем войной на них. – Он разворачивается, чтобы уйти, но задерживается в дверях. – Я не спросил о твоей семье. Как они?

Клитемнестру удивляет его вопрос, и она готовится к тому, что в цветах может прятаться змея.

– Они в порядке.

– А в Элее тебе понравилось?

Ей не по душе его взгляд.

– Да.

– Надо полагать, теперь Тимандра развлекается с женщинами и в Аркадии.

Орест встревоженно ахает, но Клитемнестра и бровью не ведет.

– Тимандра… Она всегда мне нравилась больше остальных, – продолжает Агамемнон. – У нее крутой нрав, как у тебя. Жаль, что она так редко нас навещает.

На его лице появляется лукавый оскал.

Клитемнестра подходит к нему, преодолев разделявшее их расстояние за несколько шагов. Она встает на цыпочки, целует его в щеку, а затем, понизив голос, чтобы Орест не услышал ее слов, шепчет мужу на ухо:

– Помяни мою сестру еще раз, и я задушу тебя во сне.

Она идет к кладовым отыскать дочь. Ужин готов, ароматы овощей и рыбы в соусе разносятся по всему дворцу, но Эйлин сказала ей, что не может нигде найти Электру, поэтому вместо того, чтобы пойти в купальню и вымыться в прохладной ванне, она сворачивает в коридор, ведущий к кладовым. Миновав залы с расписными стенами, она спускается по каменным ступеням в подземные хранилища. Там, внизу, пахнет землей, из стоящих вдоль стен амфор просачиваются ароматы пряностей и масла. Она входит в комнату, где тускло поблескивает единственная лампа. На полках стоят старые жертвенные чаши и лежат священные ножи с засохшими пятнами крови. Тени, что они отбрасывают, напоминают когти и пальцы.

Электра прячется в углу, положив голову на колени. Она дышит тихо и размеренно, будто спит. Клитемнестра делает еще один шаг, и дочь тут же вскидывает голову. Лучик света из лампы падает ей на щеку.

– Вечно ты меня находишь, – говорит она.

Клитемнестра опускается на холодный пол перед дочерью.

– Ужин готов. Ты должна быть не здесь.

Электра молча разглядывает свои ногти. А потом спокойно произносит:

– Я сегодня видела мертвую собаку.

– Где?

– На аллее, недалеко от Львиных ворот.

Клитемнестра оставляет без внимания тот факт, что Электре не полагается бывать там одной. Со средней дочерью говорить сложнее всего: иногда так хочется распутать ее ум и по одной разобрать ее мысли.

– Как она выглядела?

Электра ненадолго задумывается.

– Как куча тряпья, – отвечает она, – которую затолкали под крыльцо гончара. Наверное, она умерла на улице, и кто-то просто спихнул ее с дороги.

– И что ты сделала? – спрашивает Клитемнестра, хотя в глубине души уже знает ответ.

– Я омыла ее, сожгла и закопала прах у дальних ворот.

– И теперь прячешься здесь, – говорит Клитемнестра. – Что тебя тревожит?

– Я никогда прежде не видела смерть, – просто отвечает Электра.

Ее ответ поражает Клитемнестру, точно молния. Перед глазами возникает сидящая на кровати Елена, во времена, когда им было по шестнадцать. «Я ни разу в жизни не убила ни одного существа», – сказала она тогда. И всё же, при всей своей чистоте и невинности она к тому времени повидала немало мертвых мужей, женщин и животных. Трупы лошадей, гниющие у реки; дети илотов, унесенные хворью; воры, сброшенные в Апофеты; юноши, убитые в состязании. Но то было в Спарте. В Микенах двенадцатилетняя Электра живет точно в коконе. У нее еще ни разу не шла кровь. До нее ни разу не дотрагивался мальчик. Ее ни разу никто не ударил. И она никогда не видела смерть.

Словно прочтя ее мысли, Электра спрашивает:

– Ты ведь видела мертвых младенцев, когда тебе было столько же, сколько мне?

Клитемнестра отворачивается. Образ ее мертвого сына в руках Леды пронзает мозг, как раскаленное лезвие. Иногда Электра говорит вещи, которые вызывают в ней жуткую боль, и она гадает: не нарочно ли это? Едва ли в этом есть какой-то злой умысел, но мысль всё равно продолжает копошиться в голове, вселяя тревогу: что, если Электра окажется такой же, как ее отец? Что, если она такая тихоня не потому что робкая, а потому что коварная?

– Я впервые увидела мертвеца в гимнасии, – говорит Клитемнестра. – Это был мальчик, он умер случайно.

Электра устремляет взгляд в никуда.

– Как это было?

Клитемнестра пытается вспомнить. Крови не было, но голова мальчишки была неестественно наклонена вбок, словно бы он заснул в неудобной позе.

– Бескровно.

– Как рыба, когда ее ловят.

В этом еще одна особенность Электры: вместо того, чтобы задавать вопросы, она произносит фразы так, что они звучат как утверждения. Других детей это раздражает.

– Да, но рыба задыхается, когда ее вытаскивают из воды. А тот мальчик не страдал.

Электра обдумывает ее слова.

– Ты не боишься смерти.

– Боюсь, но меньше, чем другие, потому что я к ней привыкла. А ты боишься?

– Да. Только глупцы не боятся смерти.

Клитемнестра улыбается.

– Однажды твой дед сказал что-то похожее.

Электра встает и разглаживает платье.

– Я не хочу сегодня ужинать в зале. Мне грустно, и еще старейшины постоянно нашептывают что-то на ухо отцу, плетут свои сети, как пауки.

Клитемнестра выжидает, видя, как в глазах дочери мелькают тени, пока она пытается придумать, как лучше спросить. Наконец Электра говорит:

– Можно мне сегодня остаться в гинецее и поесть одной?

Клитемнестра поднимается вслед за дочерью.

– Ты не можешь есть одна. Ты сама знаешь. – Электра открывает рот, чтобы что-то сказать, но Клитемнестра продолжает: – Я поговорю с твоим отцом, чтобы мы с тобой могли вместе поужинать в твоей комнате.

Электра молчит, и Клитемнестре кажется, что она вот-вот скажет «не надо». Но вместо этого дочь вдруг улыбается, и ее серьезное лицо озаряется, как водяная гладь, которой коснулся первый солнечный луч.

Позже, поужинав рыбой и чечевицей, они лежат в комнате Электры, на потолке над ними раскинулось летнее небо. Когда Клитемнестра узнала, что беременна Ифигенией, она приказала перекрасить весь гинецей, выскоблить все напоминания о ее доме. Теперь стены там покрывают изображения воительниц и богинь: навершия их копий из драгоценного железа остры, белая кожа сияет, как отполированная слоновая кость, а на потолках в комнатах ее дочерей, точно золотистые слезинки, переливаются маленькие солнца и звезды.

Клитемнестра прикрывает глаза. Перед ней возникает сладостный образ упавшей на колени Киниски, из ран которой сквозь пальцы струится кровь. Она правда надеялась, что я забуду? Что я позволю ей жить после того, что она сделала? Прошли годы, и Киниска уверилась, что она в безопасности. Но месть хороша, когда идет рука об руку с терпением. А терпение, оно