был третий, и он жив и здоров. И, вероятно, очень хорошо знал Паршина. Вам известно, откуда приехал Жиган в Новосибирск, когда передал вам чемоданчик для Паршина?

– Известно. В Москве был. Я это сразу понял – дубленка на нем была канадская. Он и сказал, что добыл ее на Таганке.

– Валюта, видно, тоже из Москвы, – высказал предположение Рыбалко.

– Жиган мог ее прихватить и в портовом городе.

Капитан почувствовал, что тема их разговора истощилась, Федор не мог пролить свет на дело Паршина и, судя по тому, как старался помочь капитану, был искренен. Интуиция подсказывала, что Брыль его не обманывал.

– Как вы познакомились с Паршиным?

– В вагоне-ресторане. Мы ехали как-то с Жиганом в Новосибирск и пошли обедать в ресторан. Туз сидел один за столиком, и мы подсели к нему. Полагаю, у них с Жиганом была оговорена эта встреча. При мне ни о каких делах разговора не велось. Туз очень много рассказывал про какие-то картины, для меня это темный лес. Позже Жиган сказал мне, что живет Туз в Перми, и всю добычу возить будем к нему.

– Что делал Жиган в Новосибирске? Почему вы там встречались?

– Думаю, он жил в этом городе и пас[49] ученых.

– Ну если бы он пас ученых, то воровать он там не мог, долго бы не продержался.

– Да он и не воровал. Там у него клиентура была. Это я сообразил. Когда мы пришли на вокзал, его окликнул какой-то мужик. Вид интеллигентный, приличный, в дорогом пальто. «Николай Захарович!» – воскликнул он радостно и заулыбался как своему другу. Я тогда впервые узнал, что он Николай Захарович. А то все: Жиган, «Жиган!» Да в тюрьме: «Соколовский, на выход!» Вообще непонятный он был человек. Слышал, кровь на нем. Сам вроде бы из себя не сильный, но боялись его. Не случайно кличку дали Жиган. Говорил тихо, спокойно, но мурашки по коже бегали, когда он на тебя смотрел. Даже я его боялся! – вдруг отклонился Брыль в воспоминания.

– А что тот мужик на вокзале? – напомнил ему Рыбалко.

– Просто возликовал от радости: «Вы мне так нужны! Я так вам рад! Еще бы неделя – и тогда все!». Видно было, что сейчас этот тип вцепится в Жигана, и ему не отвертеться. Он нахмурился, косо взглянул на меня и говорит: «Подожди! Я сейчас!». Они отошли, и тот стал что-то просить у Жигана. Я уловил, что он куда-то собрался ехать, и долетело до меня слово «доллары». А Жиган сказал: «Будут!». Я, конечно, смикитил, Жиган валютой промышлял. Тогда же решил, что мне 88-я статья ни к чему, и от валюты надо отпихнуться.

– Скажите, какие могли быть дела у ученых с этим уголовником? – поинтересовался между прочим Рыбалко.

– Эх! Григорий Романович! Да Жиган так выглядел, и язык у него так был подвешен, что посмотришь на него и скажешь, что вот он-то и есть настоящий ученый. Жиган был артист: среди зеков – зек, среди умников – умник!

– Я прошу извинить меня за беспокойство, – поднялся Рыбалко. – Зоя Георгиевна, борщ у вас мировой. Спасибо большое! – Он протянул руку хозяйке, пожал ее и повернулся к Федору.

– Я провожу вас, – встал из-за стола Брыль.

На лестничной клетке Федор достал пачку сигарет, предложил капитану, но тот отказался. Брыль закурил и, преодолев смущение, спросил:

– Вас, наверное, удивляет, после всего, что со мной было… – Он стал подыскивать слова, но Рыбалко все понял.

– Нет, не удивляет, меня это радует. Значит, в отношении вас все было сделано в колонии правильно. Да и сами условия нашей жизни привели вас на этот путь. Нашлись и стоящие люди, прежде всего Зоя Георгиевна, которая вам в этом помогла. Видно, и рабочий коллектив у вас сильный, действовал благотворно.

– Да, там люди прямые и стоящие. Они судят о человеке не по тому, кем ты был в прошлом, а что ты сейчас стоишь рядом с ними. Но Зоя – неоценимый клад. Таких бы в колонию воспитателями.

– Зоя Георгиевна – воспитатель в индивидуальном плане, персонально для вас, хотя мыслит и действует она великолепно в широком масштабе. – Рыбалко посмотрел на Брыля и отметил, что его лицо стало добрым и одухотворенным, когда он заговорил о жене.

– Тут как-то предложили мне вступить в добровольную народную дружину, мол, ты передовой рабочий, пора и общественной работой заниматься. Я, конечно, сразу смекнул, выгода большая от этой общественной работы намечается. Подежуришь – дни к отпуску причисляются. У Зои отпуск два месяца, вот и я думаю, буду иметь большой отпуск. Пришел, рассказал Зое. Ох, и напустилась она на меня! Ты, мол, ничего больше в этом не увидел, кроме дополнительных дней к отпуску. А то, что тебе рабочий коллектив доверие оказывает, чтобы ты общественный порядок охранял, чтобы воспитывал людей – это тебе в голову не пришло? Вообще, говорит, иди и записывайся в дружину, и не за отпускные дни. Долг у тебя перед обществом, сам стал человеком – не дай другому сбиться, вот твоя главная цель. Права она, конечно, ходим иногда по улицам, смотрим, чем молодежь занимается, и ощущение важности и нужности испытываешь. Не могу хорошо сказать, слов не хватает, – вдруг засмущался Брыль.

– Нет, Федор Игнатьевич, хорошие и нужные слова вы сказали, правильные, других и не надо. – Капитан положил руку на плечо Брылю и заглянул в его заблестевшие от волнения глаза.

– Иной раз смотришь, куражится какой-нибудь молокосос в нетрезвом виде: к людям пристает, матюкается, орет на всю улицу, и делается мне горько – это я себя в нем узнаю, когда катился под откос. И такая меня злость возьмет! Подойду к хулигану, возьму за ворот, отведу в сторону и пару теплых слов ему шепну на ухо – шелковый становится. Теперь вся эта братия знает Брыля! Понял я полезность своего дела в жизни. Раньше подыхал от тоски и скуки, время девать было некуда, напивался, просыпался, опять напивался, а сейчас – где бы взять этого времени. На работу сходил, по дому управился, Зойке помог, там в школу надо бежать. Придешь – уже десять, книжки полистал, Зоя приказывает спать, чтобы на работу выспавшимся шел. В школу не идешь, в дружине работаешь, и так как в колесе, до самой субботы. Раньше этих работяг я презирал, что они вкалывали, чтобы два раза в месяц к кассе подойти. А сейчас понял, счастливые они, у них жизнь настоящая, а я был беден и нищ душой, хотя и денег наворованных иногда было у меня полные карманы.

Они попрощались, Рыбалко пошел к парку, Брыль стоял и глядел