– Уважим… – процедил сквозь зубы юноша.

– Только исполни одну мою просьбу…

– Я весь внимание, хакан.

– Если почувствуешь, что твой противник слабее тебя, постарайся оставить его в живых.

– А это как получится.

– Должно получиться!

– Но он хазарин! Пес с ним!

– Не скажи. Ты и так натворил дел в усадьбе своего будущего тестя. – Последние два слова Руяр произнес с нажимом. – Не огорчай Ахмада Синджибу больше, чем того требуют обстоятельства. Тархан стоит за своих воинов горой, он им как отец родной. Понял мою мысль?

– Чего ж не понять… – процедил сквозь зубы Рерик.

Юноша ушел, а хакан какое-то время сидел в полной неподвижности, погруженный в размышления. Из головы у него не выходил сын Игнварь и невестка. Хакан не мог не заметить, что между ними пробежала черная кошка. И что стало тому причиной, непонятно…

«Поле» всегда было событием очень редким, а потому на поляну за пределами валов сбежалось почти все население стольного града русов. В шумной толпе там и сям мелькали красные колпаки мелких торговцев, которые предлагали охлажденную бражку, пиво, сладкие и соленые хлебцы. Мёд приберегали для пира, который всегда был завершением судебного поединка. Кого-то после «поля» поминали, а кого-то славили.

Но прежде волхвы принесли богатые жертвы Перуну, богу-покровителю витязей русов. Во время поединка ему предстоит быть главным судьей. На этот случай Руяр приготовил десяток быков, внутренности которых шли на жертвенный костер, несколько бочек мёда, и приказал достать из подвалов все пиво. Слишком много людей толклось вокруг ристалища, где вскоре должны были появиться соперники, и все они непременно обязаны оказать честь победителю, выпив чашу во здравие отмеченного богами.

Повидаться со своей невестой Рерику не дал Ахмад Синджибу. Он торчал в жилище Пореи, где находилась Гюзель, как заноза в пятке. Поэтому юноша был мрачен, как сам Чернобог, властитель Нави. «Волки» боялись к нему приблизиться. Даже Добран старался держаться поодаль, а Трувор и Синеус сдерживали натиск гридей и мужей из «старшей» дружины, которые хотели лично подбодрить Рерика перед столь серьезным испытанием.

Рерик вышел в «поле» первым. Он стоял на изрядно утоптанной площадке, где обычно тренировались дружинники русов, совершенно отрешенный, ушедший в себя. Молодые «волки», которые хорошо знали характер своего вожака, только головами качали; они не завидовали тому, кто решится выйти супротив Рерика. Даже берсерк Сигвальд хорошо знал, что его дикий натиск для Рерика не больше, чем легкая разминка. «Волки» не раз наблюдали Рерика в сражении, когда он оказывался окружен превосходящими силами противника, и что в итоге получалось. Почти каждый удар юного воеводы был разящим, и спастись от него могли немногие.

Но вот появились и тюрки. Руяр настоял, чтобы поединок могла наблюдать и Гюзель (ведь именно из-за нее затеялся весь этот сыр-бор), поэтому для Ахмада Синджибу и его дочери соорудили возвышение – дощатый помост, на который поставили два мягких дифра. Лицо дочери тархана было закрыто полупрозрачной вуалью, и лишь ее влажные черные глаза испуганной газели выдавали истинное состояние девушки. Как отец ни убеждал юную красавицу забыть про Рерика и вернуться в лоно семьи, она не соглашалась. Конечно, Гюзель не перечила отцу – у мусульман это было просто невозможно, – но Ахмад Синджибу слишком хорошо знал свое чадо, чтобы обмануться в ее истинных намерениях. Гюзель прятала свой взгляд и упрямо молчала.

Первоначальный испуг давно прошел, и она наконец смогла более-менее разобраться в своих чувствах. Рерик был совсем не такой, как другие мужчины. В его взгляде Гюзель читала истинную, чистую любовь, а не просто любезность манерного жениха из богатого хазарского рода, которому приспичило создать семью по той или иной причине. Когда он находился рядом, бедное сердечко девушки начинало биться в груди, как певчая птичка в силках.

До встречи с Рериком она понятия не имела, что такое любовь. И когда это чувство нагрянуло – совершенно неожиданно для девушки, – ей показалось, что она воспарила под небеса. Это было так здорово, так тревожно и непонятно, что она пребывала в полном замешательстве. А когда Гюзель узнала, что из-за нее Рерику предстоит судебный поединок, она едва не упала в обморок.

Хорошо нянька, которая заменила ей мать, подхватила девушку под руки и обрызгала чело холодной водой. И теперь Гюзель, ощущая на себе сотни взглядов – от доброжелательных до неприязненных и даже враждебных, – сидела как на иголках, хотя и старалась не подавать виду.

«Если ему суждено погибнуть, я тоже умру!» – в отчаянии думала бедная девушка. Эта мысль обретала все более зримые очертания, и Гюзель даже украдкой нащупала рукоять небольшого острого кинжала, который был спрятан в складках ее богатого одеяния. Поначалу она дала зарок убить себя, если Рерик попытается насильничать, но он был так нежен и обходителен, что Гюзель постепенно успокоилась и выбросила дурные мысли из головы.

Рерик только раз посмотрел в ее сторону. Но этот взгляд был так выразителен, так красноречив, что Гюзель почувствовала в душе ужасное смятение вперемешку с любовным томлением. «Ты должен победить! – Ее взгляд сверкнул молнией. – Должен! Иначе…»

Домыслить она не успела. Взревели боевые рога русов, и на «поле» появился второй участник судебного поединка – тюрок Маджит; это имя обозначало «могущественный». Неизвестно, получил ли он его при рождении, или ему присвоили новое за боевые заслуги, но вид у Маджита был впечатляющим. Он оказался выше Рерика на голову, а его грузное мускулистое туловище, казалось, вот-вот порвет прочные кожаные шнурки, скрепляющие пластины латного доспеха.

Такое защитное снаряжение стоило баснословно дорого, за него отдавали большое стадо овец или полсотни печенежских лошадей, но Маджит служил тархану в качестве телохранителя, поэтому Ахмад Синджибу не поскупился и приобрел ему самое совершенное вооружение.

Увидев, кто вышел против Рерика, Гюзель невольно ахнула – Маджит часто развлекался тем, что одним ударом кулака убивал годовалого бычка. Заметив грозный взгляд отца, девушка прикусила до крови нижнюю губку и в полном отчаянии мысленно воззвала ко всем известным ей богам и даже демонам, чтобы они подсобили ее возлюбленному.

Увидев противника, Рерик оживился. Он прошелся по ристалищу, словно большой кот, мягко и вкрадчиво ступая сафьяновыми сапожками без каблуков. Глаза юноши сузились и стали почти такими же, как раскосые зенки Маджита. Он не слушал, что там вещал старый седой волхв – распорядитель судебного поединка; Рерик готовился ступить на границу Нави. С этим нужно было поторопиться, потому что тюрок был грозным соперником, играть с которым значило обречь себя на поражение. Войти в это коварное своей непредсказуемостью пограничное состояние непросто, а еще сложнее было выйти из него. Если задержишься дольше, чем положено, то можно вообще лишиться ума и не вернуться в мир людей.

Но вот прозвучал удар деревянного била и бой начался. И конечно же, Маджит сразу бросился на Рерика, как бодливый бык, чтобы смять его мощью своих ударов. По сравнению с ним полянин, со своей тонкой талией, выглядел как тростинка. Вот только тюрок как-то не рассмотрел его широкие плечи, предполагавшие недюжинную силу. Рерик уже вошел в боевое состояние, поэтому выпад противника не стал парировать, а просто ушел в сторону, да так быстро, что тот не понял, почему его тяжеленный меч лишь скользнул по щиту Рерика.