Она лишила меня и многих других вещей, так свойственныхЭлине-Августе-Магдалене-Флоранс, скромной корректорше. Останься я ею – яобязательно приняла бы предложение Jay-Jay. И уехала в Норвегию. И погружаясебя в разговоры об орфографии и правописании, была бы счастлива с ним.Наверное.

Бр-р… Ну и перспектива. Врагу не пожелаешь.

Что касается красавца Х-пятого – я давно рассталась с ним.Он надоел мне даже быстрее, чем я могла предположить. Ничего не поделаешь –таков удел всех внезапно вспыхивающих иррациональных страстей. Моего новогодружка зовут «Ниссан Армада», но и его скоро придется бросить – ввидуисчерпанности чувств.

Будут другие. Сотня других – одно лишь осознание этого фактанаполняет меня ликованием и торжеством.

Единственное, что осталось неизменным, – присутствие вмоей жизни Домино.

Он по-прежнему потрясает своими мау-сентенциями, зато магиив его поступках явно поубавилось. Если быть совсем честной – она и вовсе сошлана нет. Иногда мне начинает казаться, что Домино – самый обычный кот.

Но он – не обычный кот.

Когда он в очередной раз захочет изменить мою судьбу – онобязательно себя проявит.

Это – вопрос времени, не больше.

Скорее бы оно наступило, это время. Постоянно меняться,прожить четыре жизни, или шестнадцать жизней, или столько жизней, сколько живуткошки, и при этом оставаться верной скорости, трассе и сомнительному какао вбумажном стаканчике – разве не этого ты всегда хотела, Элина-Августа-Магдалена-Флоранс,лапуля?.. Разве не этого ты всегда хотела, Ёлка?

Именно этого. Всегда.

* * *

…С шести до семи утра Сардик исступленно думал об ЭднеПэрвиенс.

С семи до восьми – об Эмилии Пардо Басан. Еще болееисступленно.

Не о том, какие они красотки, и какие у них ножки, и сколькомаслин без косточек они смогут удержать в декольте (до подобных эротическихвысот Сардик поднимался редко). А о том, кто они вообще – чертовы Эдна и Эмилия– и что они делают в сардиковой голове. «Эдна, Эдна, Эдна», – распевал навсе лады тощий мозг Сардика, – «Эмилия, Эмилия, Эмилия», вот ведьпривязались, суки!.. Пш-шли вон, мерзавки! Эдна-Эдна-Эдна,Эмилия-Эмилия-Эмилия!..

Точно такая же история приключилась с Сардиком вчера, новчера фигурировала некая Мэри Шелли. А позавчера – некая Холл и Голайтли. И еще– Сильвия Плат и Поль (имя, вопреки ожиданиям, женское, а не мужское. Прижелании Сардик мог вспомнить еще пару десятков других женских имен,преследовавших его в предутренние часы и расправлявшихся с его снами, какголодный человек с тарелкой рассольника. Он так и звал всех этих неизвестныхему женщин: «пожирательницы снов». Определение ничуть не менее оскорбительное,чем «суки» и «мерзавки», если вдуматься.

Большинство знакомых Сардика (даже настроенных вполнеблагожелательно) всегда считали, что у него каша в голове.

Это не так.

Голова Сардика – самое гостеприимное место на свете. Большевсего она похожа на гостиницу с нейтральными тремя звездами или на пансион: вэтой гостинице (или пансионе) все демократично, туда пускают с домашнимиживотными, шведский стол не слишком разнообразный, но сытный, а обеды и ужины ивовсе выглядят по-домашнему, они выше всяких похвал. В гостинице (или пансионе)можно курить везде, но есть зона для некурящих, она примыкает к небольшомузальчику с тренажерами. Справедливости ради нужно отметить, что очередей ктренажерам не наблюдается. До недавнего времени у гостиницы/пансиона не былоникакого названия, теперь же все устаканилось: некая Леонор Асеведо Аэдо (ни закакие деньги не узнать, кто она такая!) притаранила вывеску:

«Concepcion Jeronima. 13».

Звучит терпимо и даже романтически.

Добро пожаловать в голову Сардика, суки и мерзавки!Пожирательницы снов.

Тайная жизнь постоялиц скрыта от Сардика, он понятия неимеет, чем они там занимаются – в его голове. Играют в триктрак или в женскуюразновидность покера, прочесывают каталоги со шмотками, обзванивают магазины напредмет ближайших распродаж, разгадывают кроссворды, разводят на подоконникахпармские фиалки, рисуют, разрабатывают план Большого Ограбления Поезда,взламывают компьютерные сети мировых разведок, сплетничают о Сардике.

Нужно быть реалистом: Сардик – вовсе не тот мужчина, окотором можно сплетничать. Даже среднестатистическая женщина не всегда обратитна него внимание. А женщины, которые селятся в пансионе его головы, совсем несреднестатистические. Иначе Сардик никогда бы не знал их имен – то ливымышленных, то ли настоящих, толи придуманных другими мужчинами. Их имена –почти легенда, связанная с чем-то значительным. Их имена – повод дляэнциклопедической статьи.

А о самом Сардике – Сардуре Муминове, мало кому известном ине очень удачливом художнике – никто не напишет статьи.

Да бог с ними со статьями, кто бы думал о них, если быпродавались картины? Но картины продаются со скрипом, за последний год удалосьизбавиться только от двух ничего не значащих пейзажей: «Вид на Исаакий» и «Видна Поцелуев мост». Ни морального, ни материального удовлетворения акция попродаже жалких картонок не принесла. Пейзажи – последнее, что хотелось быписать Сардику, он не пейзажист. Он – философ с уклоном в тягучуюориентальность (сказываются-таки узбекские корни, он которых Сардик давнооторвался). Философия в живописи – ходовой товар, за нее платят чуть меньше,чем за концептуальность, но все же платят. Суммы исчисляются цифрами с тремянулями. А если повезет – то и с пятью.

Конечно, это совсем не Сардиков случай, не питерский. И дажене московский. Разве что – нью-йоркский или лондонский. Или случай немецкогогородишки Тюбинген, где один русский еврей-галерист купил у другого русскогоеврея-художника полотно «В двух шагах от дождя» за астрономические 150 тысячевро. Тюбингенский миф о двух поладивших друг с другом евреях вызывает учащенноесердцебиение и передается из уст в уста. Сардик подозревает, что каждый израссказчиков, не удержавшись от искушения, вписывает в графу гонорара ктодесять, кто пятнадцать тысяч, а кто – сразу двадцать пять. Но в любом случаеистории, подобные тюбингенской, жизненно необходимы. Для тех, кто еще неотчаялся зарабатывать на жизнь чистым искусством.

Последний раз Сардик слышал историю про Тюбинген винтерпретации своего бывшего сожителя Мишеля Ужевича по кличке Уж. «Сожитель»вовсе не означало, что Сардика и Ужа связывали какие-то не совсем пристойныеотношения. Просто они вместе снимали мастерскую на Карповке. Мишель так же, каки Сардик, был художником. Только гораздо более перспективным. Когда-то онначинал как идейный абстракционист, чуть позже переквалифицировался внеопримитивиста, затем примкнул к локальному движению «Русские за дадаизм» и,наконец, разродился серией убойных полотен «Рашка и Чушка». Как следовало изназваний, речь в полотнах шла о сравнительных характеристиках России иФинляндии, где немытая Рашка представала филиалом ада, а бывшая чухонскаяпровинция Рашки – садом земных наслаждений. Приписанным к Санкт-Петербургуфиннам картины так понравились, что они скупили всю серию на корню, простив Ужунеполиткорректную «Чушку», и даже пригласили его поработать в Хельсинки. Послетриумфального Хельсинки была менее триумфальная Германия. Конъюнктурный блокофортов «Мой милый вермахт» был освистан в местной печати, предан анафеме впечати центральной, и струхнувший Уж немедленно переключился на портретыбургомистров городков и городишек земли Рейнланд-Пфальц.