Странный, странный тип этот Гаро!

Поляроидный снимок занимал центральное место на внутреннейкрышке чемодана, но вовсе не скучал в одиночестве. Со всех сторон он былобклеен лейблами, а лучше сказать – логотипами, срезанными с бумажных упаковоккакого-то продукта. «МОЛОКО» – вычислил Сардик после непродолжительногодвухминутного раздумья, уцепившись за французский вариант «LAIT» (в школе онкогда-то изучал французский). «Lait», несомненно, относилось к Шарлеруа вофранкоговорящей части Бельгии; были еще иероглифические и арабские надписи, инадписи латиницей – иногда с изображением пятнистой коровы, кувшина, стаканаили свободно льющейся молочной струи. Иногда изображения не было вовсе, новсегда указывалась жирность.

Гаро любит молоко.

Или это его страшила-кот любил молоко? И где он сейчас? Ах,да! – почил в бозе. А картонки остались.

Странный, странный тип этот Гаро!..

Уже после несанкционированного постыдного обыска Сардика таки подмывало порасспросить Гаро о молочном вернисаже на крышке чемодана. И одоминошных костях. И о коте заодно – особенно о коте. Но расспрашивать означалобы выдать себя, поэтому Сардик и держал рот на замке. Даст бог, когда-нибудьвсе разъяснится ко всеобщему удовлетворению.

Со временем многое и вправду разъяснилось.

Гаро жил довольно скромно, питаясь в основном хлебом имолоком (!), исправно вносил плату за аренду, женщин не водил (котов, впрочем,тоже). Почти все свободное время он отсиживался в своей комнате, выстраиваядлинные ленты из костяшек домино: чтобы потом опрокинуть одну, а уже эта однаопрокинет все последующие. Первое время Сардик вздрагивал от грохота костей, апотом привык. Как привык к тому, что звонок в мастерской больше не работает. Ипериодически вышибает пробки, и то и дело возникают перебои с освещением. И стекущим холодильником – тоже. Хорошо еще, что у меня нет телевизора, думалСардик, иначе телевизор обязательно бы взорвался.

Альтернативой упражнениям с доминошными костями служил сон.Гаро спал много дольше, чем положено молодому человеку двадцати пяти лет. Идаже тридцатипятилетнему мужчине, если исходить из поляроида. Однажды вечеромГаро заснул прямо на кухне, перед стаканом молока. И Сардиком, которыйрассказывал ему о новой картине, к которой приступил три недели назад. Картинаназывалась довольно пафосно – «Воркующий рыцарь» и призвана была явить мирунового Сардика. Сардора Муминова – философа-дуалиста, яростного новатора (нечурающегося, впрочем, всех культурных достижений, выработанных человечеством);святого, борющегося с искушением страсти; нежного любовника, чья жизньподчинена служению Прекрасной Даме. Таким хотел видеть себя Сардик. Таким он,по большому счету, и был.

Вот только ни одна из женщин до сих пор не заметила этого.Не захотела принять его дар.

А еще негодяй Гаро – взял и откинулся, обормот!..

Сардику немедленно захотелось растрясти уборщика, вернутьспящего к действительности, но он не сделал этого. Все дело было в лицеуснувшего Гаро: раз зацепившись за него, Сардик так и не смог больше отвестиглаз, все глубже и глубже погружаясь в тайную жизнь этого лица.

Совсем другой Гаро предстал перед Сардиком.

Не простейшее, не примитив, не пастух, коротающий время совцами, не уборщик в офисе и даже не исполнитель мелодий на трехструнномсямисэне.

Совсем нет.

Такое лицо могло принадлежать только философу. И недоморощенному, как Сардик, а самому настоящему, и совсем не важно было –дуалист он или, напротив, монист. Или еще кто-то. Важно было, что люди сподобными лицами создают целые направления. Целые школы, которые меняютпредставление человека об окружающем мире.

Но не прошло и минуты, как лицо Гаро снова изменилось, и онстал похож на поэта, а потом (благодаря отвердевшим скулам, и выпятившемусяподбородку, и неожиданно возникшей складке между бровями) – на полководца. Апотом Гаро стал китайцем, а потом – метисом, а потом у него вдруг сталапробиваться борода: она росла и росла и, сложившись в затейливый ассирийскийузор, вдруг исчезла. А потом на лице Гаро возник шрам, какие получают в уличныхдраках, но вскоре исчез и он – и Гаро опять стал интеллектуалом. В головеСардика зашумело, она наполнилась самыми разнообразными (в основном –незнакомыми) звуками. Это были обрывки музыки, и обрывки каких-то разговоров нанепонятных языках, и треньканье каких-то музыкальных инструментов, трамвайныхзвонков и автомобильных клаксонов; шорох листвы, плеск волн, пение птиц,невнятное бормотание улицы, а потом (заслушавшись, Сардик так и не узнал,сколько же времени прошло) Гаро открыл глаза. И снова стал Гаро-простейшим и –как ни в чем не бывало – сказал:

– Эта твоя картина – не просто картина.

– Что? – Сардик никак не мог прийти в себя посленахлынувших на него видений, но спросить о них Гаро не решился. – О чем тыговоришь?

– О картине. Хорошо, что ты ее рисуешь.

– Что, получу за нее сумасшедшие деньги? – последолгой паузы произнес Сардик.

– Почему деньги? Необязательно деньги. Деньги – тьфу!Сегодня нет, а завтра будут. Сегодня есть, а завтра испарились…

– Так я продам картину?

– Если будешь думать о том, чтобы продать, –никогда не продашь.

– Странный ты все-таки человек, Гаро.

Гаро отпил молоко из стакана и, прищурившись, посмотрел наСардика:

– Зачем странный? Самый обыкновенный.

– Живешь здесь больше месяца, а толком о себе нерассказал. И никто к тебе не ходит…

– Кому же ходить? Я здесь никого не знаю.

– А сколько ты уже в Питере?

Гаро поднял глаза к потолку, а потом по очереди загнулбольшой, указательный и средний пальцы:

– Раз, два, три… Три полных года. И уже прошла половиначетвертого.

– Вот видишь, три года. А друзей не нажил. У тебя хотьдевушка есть?

– Девушка? – Гаро мечтательно улыбнулся и сразустал похожим на себя самого – с поляроидного снимка с котом. – У меня быладевушка. Очень красивая, очень добрая. Из города Китакюсю, префектура Фукуока.Я о ней каждый день думаю. Скучаю.

– Что же ты уехал из Китакюсю? Раз так ее любил…

Воспоминание о девушке (как и любое воспоминание о любойдевушке) неожиданно развязало Гаро язык. Он отодвинул молоко, ухватился за крайстола и прошептал едва слышно:

– Разве я говорил, что уехал оттуда? Я никуда неуезжал…

– А как же… Как же ты оказался здесь? – Сардикнедоверчиво пожал плечами.

Как обычно. Как всегда оказываюсь. Вечером заснул в одномгороде. А проснулся в другом. Понимаешь?

Не будь ассирийской бороды и шрама на лице спящего, не будьзвуковых эффектов в Сардиковой голове – он рассмеялся бы. Он ржал бы, непереставая, час или два. Но все это было! – и Сардик поверил. Более того,сказанное Гаро неожиданным образом многое прояснило: и отсутствие документов, иотсутствие вещей. И – главное – отсутствие путей (воздушных и наземных) ко всемгородам, в которых жил Гаро, и их особую замкнутость, и их стерильность.Бедолага Гаро – он сидел в них, как в клетке, дожидаясь очередного сна!Единственным светлым пятном был, безусловно, Китакюсю – с прекрасной и оченьдоброй японкой в эпицентре. Но и оттуда неумолимая судьба (неумолимый сон)выдернули Гаро, как тут не расстроиться!..