Крякнув, Дамос вернулся к своему черному скакуну. Необходимость идти по следу для всех морлу была вполне очевидна, однако каждый из них знал свое место, а посему совершенно ненужный приказ священника воины приняли как должное. Пожелав того, верховный жрец мог бы послать их хоть на смерть – при условии, что сие пойдет Церкви на благо. Перечить его приказаниям им и в голову не придет, если только господин не распорядится иначе.

Возглавляемый Маликом, отряд сорвался с места в галоп. Странно, однако бешено скачущие кони не оставляли за собою следов, и, мало этого, даже не грохотали оземь копытами. Окажись рядом случайный свидетель этой скачки, он мог бы заметить, что копыта коней самую малость не достают до земли…

* * *

В городке под названием Парта вновь воцарилась ночь. Выбившийся из сил, Ульдиссиан рухнул в кровать, едва заметил, как рядом скользнула под одеяло Лилия, и сразу же после этого крестьянина сморил сон.

Вскорости в его дрему вторглись и сновидения – сладостные, отрадные картины, в коих он без труда помогал больным и увечным со всего света выучиться исцелять любые недуги, а выжженные земли превращать в цветущие сады. На глазах Ульдиссиана мир сделался сущим раем, люди достигли невообразимого совершенства…

Но вдруг посреди всеобщей любви и согласия разразилась беда. В земле разверзлись расселины, и даже по небу зазмеились трещины. Казалось, родной мир Ульдиссиана заключен в огромных размеров яйцо, и теперь некая сила разбила это яйцо извне.

В следующий же миг небеса от края до края заполонили крылатые силуэты, из расселин наверх хлынули орды чудовищных чешуйчатых тварей. Два грозных воинства немедля сшиблись друг с другом, а Человечество оказалось ровнехонько посредине. Мужчины, женщины, дети – воины обеих сторон рвали, рубили в кровавые клочья всех без разбора. В мгновение ока пали мертвыми многие тысячи человек.

– Стойте! – взревел Ульдиссиан. – Остановитесь!

Никто из сражающихся не обратил внимания на его крики. Тогда он, пытаясь привлечь их внимание, пустил в ход свой дар, но и из этого никакого толку не вышло.

– Они валят на нас отовсюду! – крикнул невесть откуда взявшийся рядом Ахилий. – Сделай же что-нибудь! У меня стрелы уже на исходе!

Действительно, лучник сумел сразить почти сотню бойцов, однако волна атакующих неуклонно стремилась вперед, к ним с Ульдиссианом.

– И все это из-за тебя! – с неожиданной яростью прорычал Ахилий. – Из-за тебя!

– Нет!

Отвернувшись прочь от охотника и его обвинений, Ульдиссиан встретился взглядом со стоящей поодаль Серентией. Со всех сторон окруженная бушующим океаном битвы, она словно бы не замечала угрожающей ей опасности. Клинки свистели над самой ее головой, однако дочь Кира, подобно многим, собравшимся сегодня на городской площади, не отрываясь, смотрела на Ульдиссиана.

– Я верю в тебя, – объявила она. – Я…

Выщербленное в жутком бою лезвие топора аккуратно отсекло ее голову от тела. Из перерубленной шеи ударила кровь, голова покатилась наземь, однако лицо Серентии по-прежнему лучилось непоколебимым доверием – верой в него, в Ульдиссиана…

– Серри!

Сдавленно вскрикнув, Ульдиссиан рванулся к погибшей девушке сквозь толпу, но чья-то рука вдруг увлекла, потянула его назад. Оглянувшись, он обнаружил позади не кого иного, как собственного же брата… однако вид Мендельна вогнал его в неудержимую дрожь.

– О ней больше не беспокойся, – ровно, бесстрастно проговорила фигура брата, жуткая, точно ходячий мертвец.

Лицо Мендельна осунулось, посерело, и сам он казался словно бы призрачным. Темный плащ, запахнутый от головы до ног, трепетал, развевался, невзирая на то, что вокруг не ощущалось ни единого дуновения ветерка.

– О ней больше не беспокойся. Теперь она тоже принадлежит мне.

Только тут Ульдиссиан заметил за спиной Мендельна немало знакомых – знакомых и по Парте, и по Сераму. Однако лица их казались точно такими же, как у брата, иссохшимися, посеревшими, а опустив глаза, приглядевшись, старший сын Диомеда увидел и колотые раны, и рассеченную плоть…

Все они были мертвы.

Высказав сие заявление, Мендельн проплыл мимо Ульдиссиана, будто тень, призрак. Трупы невинных, сгрудившиеся за его спиной, двинулись следом. В схватке вокруг тела Серентии – невзирая на гибель, дочь Кира осталась стоять на ногах – образовалась брешь.

Мендельн взмахнул рукой, и обезглавленное тело девушки, развернувшись, шагнуло к нему.

– Постой! – воскликнул Ахилий, рванувшись вперед, отшвырнув лук, подхватив кровоточащую голову Серентии и устремившись за Мендельном. – Подожди!

Ульдиссиан направился следом за ними, но ему бьющиеся легионы дороги не уступали. Волны крылатых воинов и их звероподобных противников снова сомкнулись, хлынули друг другу навстречу, но, несмотря на множество потерь с обеих сторон, число их не убывало. К тем и другим бесконечным потоком, заполняя мир от горизонта до горизонта, шли подкрепления.

От рая земного, еще недавно окружавшего Ульдиссиана со всех сторон, не осталось даже следа. Земля превратилась в пылающую бойню, горящее небо затянула дымная пелена.

И тут, готовый распрощаться со всеми надеждами, Ульдиссиан услыхал голос Лилии, зовущей его. В отчаянии он огляделся вокруг и, наконец, заметил красавицу-аристократку, в сверкающем платье скользившую сквозь гущу боя к нему. Сражение Лилию ничуть не затрагивало – напротив, бьющимся словно не терпелось поскорее убраться с ее пути. С разбегу бросившись прямо в объятия Ульдиссиана, она обняла его так же крепко, как он ее.

– Лилия, – с невероятным облегчением выдохнул сын Диомеда. – Лилия… а я уж думал, что и тебя потерял…

– Ну нет, любовь моя, без меня ты не останешься никогда, ни за что, – проворковала она, обнимая его крепче прежнего и уткнувшись лицом ему в грудь. – Мы с тобой – ты и я – связаны друг с другом навеки…

Обрадованный, Ульдиссиан склонился к ней с поцелуем. Лилия подняла голову, повернулась к нему лицом, и…

Едва не задохнувшись, крестьянин тщетно рванулся прочь от аристократки, однако объятий Лилии разомкнуть не сумел. Охваченный ужасом, смотрел он, как ее губы приближаются к его губам.

– Разве ты не поцелуешь меня, любовь моя? – спросила она, улыбнувшись… и обнажив в улыбке множество острых зубов.

Мало этого, глаза ее были лишены зрачков и мерцали под веками ровным зловещим багрянцем. Кожа покрылась чешуей, меж прядей волос торчали длинные остроконечные уши. Сами волосы ниспадали на плечи по-прежнему, но превратились в жесткую изумрудно-зеленую ость наподобие игл дикобраза.

Несмотря на все эти жуткие перемены, в ней до сих пор оставалось нечто, исполнявшее Ульдиссиана желания – желания столь неодолимого, что его охватил страх. Великолепное платье ее исчезло, исчезло без следа, а чешуя, покрывавшая все тело, ничуть не скрывала того, на что человеческие наряды разве что намекают.