– Элизабет Фуллер? – осведомляется Энди у открывшей дверь женщины.

Хозяйка коттеджа – давняя подруга леди Холт, так что он ожидал увидеть не менее чопорную и сложную в общении даму. Произношение у Элизабет такое же изысканное, как и у Вирджинии, однако на этом сходство заканчивается. Перед детективами предстает доброжелательная жизнерадостная женщина в объемном свитере и брючках с цветным узором. Горло ее обмотано шарфиком веселой расцветки, еще один придерживает забранные назад волосы. Стиль весьма свободный.

Хозяйка проводит детективов по узкому коридору в уютную, наполненную светом гостиную в задней части дома; комната также выполняет роль кухни. На стенах – множество ярких акварелей и картин маслом.

Энди выглядывает в окно. Во внутреннем дворе, среди деревьев, виднеется еще одна постройка.

– Это моя студия, – объясняет Элизабет. – Изредка балуюсь там живописью. Присаживайтесь, и извините за беспорядок.

На столе у нее чего только нет: корзина с овощами, явно только что собранными в саду, журналы по искусству, остатки завтрака и деревянная модель руки на шарнирах, которую Энди с любопытством поднимает.

– Специальное пособие для художника, – рассказывает хозяйка. – С него удобно рисовать. Называю эту ручонку перчаткой Макса Клингера[2]. Можете ее покрутить, не стесняйтесь.

– Макса Клингера? – с недоумением переспрашивает Энди и заставляет руку поднять большой палец.

– Не берите в голову. Это специфическая шутка, возможно, только я и способна над ней посмеяться.

Элизабет сдвигает в сторону гору хлама, освобождая на столе место для чайника и чашечек.

– Не могли бы вы рассказать о вашей дружбе с леди Холт?

– Ну, Вирджинию я знаю сто лет, еще с тех пор, как она стала встречаться с Александером. Я выросла с ним по соседству, еще детишками бегали по местным полям. А с Джинни мы сошлись моментально. Родственная душа.

– Вы продолжали близко общаться с Холтами и после их свадьбы?

– Да-да, еще как!

Энди достает смартфон.

– Сможете бросить взгляд на реконструкцию по найденному в озере черепу? К сожалению, снимками хорошего качества мы пока не располагаем.

Элизабет изучает изображение на экране, двигая его то вправо, то влево.

– Сложно сказать. Отличная работа, но даже при большом увеличении… Боюсь, мне это лицо незнакомо, хотя… Нет, ничего не могу сказать.

Однако быстро Элизабет развеяла мелькнувший было у Энди проблеск надежды…

– Еще мы хотели бы расспросить вас о происшествии, случившемся на охоте во владениях Холтов зимой восемьдесят четвертого, – перехватывает инициативу Максин.

– Можете даже не начинать, – качает головой Элизабет. – Я не охотник, слишком люблю зверей.

Она бросает взгляд на потертый диван, где в выемке между подушек нежится на солнышке черная кошка. Как по заказу, животное сладко потягивается, выпуская когти, и Максин гладит его по спинке.

– Не стала бы на вашем месте так рисковать, – предостерегает ее Элизабет. – Эта девочка только выглядит милой, а на деле жуткая зверюга.

Надев очки, она еще раз изучает фотографию.

– Знаете, если это лицо кого и напоминает, то разве что няню Ханну, но вы наверняка знаете, что она жива и снова работает на Холтов.

– Что думаешь? – спрашивает Максин, усевшись в машину.

– Потрясающе. Как можно за счет «баловства» позволить себе такой замечательный коттедж?

– Право рождения, Энди.

Джо

Поль Мерсье сегодня наведывается в нашу галерею. Похоже, он удовлетворен той фотографией, что я разыскала в семейном альбоме, и просит сделать с нее копию. Встав в нескольких шагах от картины, клиент долго ее изучает. Ближе не подходит, хотя некоторые подробности так и просят рассмотреть их внимательнее. Поль молчит, пока Клеменси тихонько, словно библиотекарь, не спрашивает:

– Как она вам?

– Изысканная работа. Я очень доволен – она отлично впишется в мою коллекцию.

К моему удивлению, клиент накидывает пальто. Странно… Не ожидала, что его визит будет столь поверхностным.

– Все в порядке? – беспокоится Фавершем.

– Да-да, абсолютно. К сожалению, у меня назначена деловая встреча. Не возражаете, если я перезвоню позже, и мы договоримся, когда можно будет уладить формальности?

Я слегка напрягаюсь. Неужели окончательные переговоры пройдут без моего участия? Я по собственному почину провела небольшое исследование: в последние годы работы Рашель Рёйш уходили за шестизначные суммы, а ведь моя доля – пятнадцать процентов. Мне эти деньги очень пригодились бы.

– Разумеется, – отвечает Фавершем. – Договорились, старина. Звоните, когда будет удобно.

Вижу, что они с Клеменси не меньше моего поражены внезапным уходом Мерсье. Мы дружно полагали, что покупатель надолго зависнет у своего планируемого приобретения. Тем не менее Фавершем любезно провожает его к выходу.

Мы с Клеменси наблюдаем из окна, как Поль садится в машину.

– Как считаете, все прошло нормально? – спрашивает она.

– По-моему, вполне. Вот только… точно ли ему нравится картина? Вроде бы Поль на несколько секунд едва ли не впал в транс, и все же у меня не сложилось впечатления, что он полюбил «Ванитас». Даже не улыбнулся…

– Не исключено, что картина для него – всего лишь инвестиция.

– Я так поняла, что его коллекция подобрана из чистой любви к искусству. Фавершем говорит, что Поль рассказывает о ней с огоньком в глазах.

А по поводу «Ванитас» он и полслова не проронил. Удивительно…

– Не нам обсуждать, почему он вдруг решил купить это полотно, – слегка раздраженно возражает Клеменси. – Полагаю, вы не намерены на этом зацикливаться?

– Разумеется, нет.

– Ну и прекрасно. Не следует ожидать от клиентов тех же чувств, что испытываем мы. Бизнес есть бизнес.

Клеменси резко разворачивается и выходит из зала, а я стою, словно наказанная девочка. Да, я новичок и, возможно, идеалист. Не исключено, что поведение покупателя я интерпретирую неправильно, а все же меня несколько коробит эта ситуация.

Сегодня Фавершем отпускает меня домой пораньше.

– Вы можете расслабиться, дорогая. Нам нет смысла торчать здесь втроем до самого вечера.

Дорогу до Лейк-Холла я провожу в своих обычных мечтах. Ах, если бы… Если бы я смогла отмотать жизнь назад и вновь оказаться дома, в Калифорнии, в нашем с Крисом доме. Как я соскучилась по его милым шуткам, по нашим крепким объятиям, когда между нами втискивается Руби!

Подъехав к Лейк-Холлу, обнаруживаю мать перед входной дверью. Стоит съежившись, дрожа, в насквозь промокшей одежде.

– Не могу попасть в дом, – жалуется она.

– И сколько ты уже здесь торчишь?

– Года полтора, не меньше.

– Да что случилось?

– Эта женщина… Эта твоя драгоценная Ханна… Она уехала и заперла все двери. И ведь точно знала, что я в саду!

– Наверняка она даже не подозревала, что ты на улице. Ты ведь не считаешь нужным сообщать нам