трачу всего несколько секунд, чтобы полюбоваться ее задницей, прежде чем схватить ее, затем раздвигаю ее бедра, чтобы облизать ее скользкое отверстие, облизывая половые губы, а затем проникаю языком в ее проход.

Она издает сладчайший звук, звук, который я никогда не устану слышать.

Она уже была мокрой и готова ко мне, но я просто убедился, что она готова к жесткому траху, который я хочу ей устроить.

Я выравниваю головку своего члена с ее входом, хватаю ее бедра и врезаюсь в нее. Ее тело дергается вперед, и сладкие сексуальные стоны, которые слетают с ее губ, подталкивают меня войти в нее.

Я начинаю трахать ее так, как мне нравится. Жестко и беспощадно, и ее тело принимает меня, словно она создана для меня.

Мы оба теряемся в ощущении дикого ритма, который уносит нас за край, и мы поднимаемся на вершину страсти.

Мы поднимаемся все выше и выше, и когда она готовится упасть, я удерживаю ее там, трахая сильнее, так что ее волосы падают ей на лицо, и она кричит мое имя.

Я в полной мере пользуюсь тем, что мы находимся на другой стороне дома. Прямо сзади, где никто, кроме меня, не может услышать ее крики экстаза.

Только я, она вся для меня, вся моя, и я не собираюсь останавливаться сегодня вечером. Это только начало.

Она кончает первой, но я все равно ее трахаю. Мне нравится ощущение, когда ее стенки обхватывают мой член, словно тиски. Вчера вечером ее киска была такой тугой каждый раз, когда я входил в нее, что было трудно контролировать себя.

Теперь, когда она приспособилась к моей ширине и длине, я могу давать ей то, что хочу.

Но только до предела. Я достигаю его и снова врезаюсь в нее, достигая кульминации, врываясь в нее, как ураган.

Стенки ее влагалища выжимают из меня все, что у меня есть, и вместе с этим она разрушает стену, которую я возвел вокруг своего сердца, чтобы помешать мне когда-либо снова постучаться в дверь любви.

Хотеть трахаться — это одно, а хотеть ее — это совсем другое.

Вот почему у меня всегда такое чувство, что мне мало. Потому что я хочу ее.

Я хочу больше, чем просто физическое влечение, больше, чем секс. Я действительно хочу эту женщину.

Я хочу оставить ее себе.

Но это невозможно. Сколько бы раз я ее ни брал, я не могу иметь ее так, как хочу.

Глава двадцать седьмая

Изабелла

Я уже некоторое время не сплю и просто лежу в объятиях Тристана.

Он все еще спит.

Последние несколько дней были такими странными. Сногсшибательными, но странными, и я не знаю, что с ними делать.

Он здесь. Он снова провел ночь и не ушел, как вчера.

Я просыпалась в его объятиях, как будто мы пара, и вот что мы делаем по утрам.

Его рука обнимает меня, прижимая к своей стальной груди, а моя рука переплетена с его рукой. Я помню, как делала это, когда очнулась от кошмара. Меня успокоило ощущение того, как его пальцы снова переплетаются с моими.

Теперь я снова проснулась и столкнулась с тем же вопросом, который у меня был вчера: кто мы и что мы делаем. Тот же вопрос проносится в моей голове, вместе с еще большим количеством поводов для беспокойства.

Я знаю, что Тристан и я не можем быть вместе, и это не нормально. Мы должны быть под запретом, и я почти уверена, что это секрет.

Наша ситуация не из тех, где он взял меня в плен, чтобы делать со мной то, что он хочет. Здесь с ним есть люди, у которых есть план. Он не должен быть здесь со мной, играя в дом, притворяясь, что это дом, и мы парень и девушка, которые пошли друг с другом домой из клуба.

Это не то. Нисколько. Даже немного.

Я здесь, в его объятиях, и мой разум — океан смятения.

Мне бы хотелось бежать, бежать вечно и никогда не останавливаться, но быть в его объятиях — самое безопасное, что я когда-либо чувствовала. Рядом с ним — самое безопасное место, где я когда-либо была, и это все мысли, которые я не должна иметь.

Мягкие губы прижимаются к моему плечу, я оборачиваюсь и вижу, что Тристан смотрит на меня.

Он неуверенно мне улыбается. Такой, которая приветствует меня, но признает новый день со своими проблемами.

— Доброе утро, — говорит он.

— Доброе…

Он наклоняется вперед, и мы целуемся. Мы целуемся, как будто все еще находимся в фантазиях друг о друге. Когда мы отстраняемся, он шаркает, чтобы сесть, и сползает с кровати, чтобы натянуть свои боксеры. Я сажусь и смотрю на него, гадая, каково это — быть его.

Он был женат.

Какую женщину он любил? Какую, чтобы провести с ней остаток своей жизни?

Я представляю себе кого-то, кого он любил горячо и хотел защитить. Кого-то, кого он любил с той же любовью, которую, как он мне рассказывал, его отец питал к его матери.

Он любил такую женщину, и мой отец добрался до нее. Убил ее. Мне стыдно думать о ней. Тот же стыд, что я чувствую, зная, что я дочь Мортимера Вигго.

Он видит, что я смотрю на него, и замирает, собираясь натянуть футболку.

— Что, куколка? — спрашивает он, как будто у нас обоих нет миллиона мыслей на уме.

Я качаю головой. Я ни за что не спрошу его о ней, особенно когда у меня на уме более важные вещи.

— Что мы делаем, Тристан? — бормочу я, и он проводит рукой по волосам привычным образом.

— Я не знаю. Я… — Он выпрямляется, натягивает рубашку и смотрит на меня.

— Тристан, что ты собираешься со мной делать? Я не могу прожить еще один день с этим вопросом, висящим над моей головой. Мы не говорили об этом. — Мы не говорили много за то время, что провели вместе, но это то, что мне нужно знать. — Я просто хочу иметь некоторое представление о том, что ты планируешь для меня.

— Я знаю, что мне с тобой делать… но я пока не могу этого сделать.

— Что? — спрашиваю я.

— Отпущу тебя.

— Я тебе больше не нужна. Он не придет, ты же знаешь. Мой отец не придет. Не совершай ошибку, думая, что ты можешь потребовать его жизнь, чтобы спасти мою, как выкуп. Это не сработает, — говорю