Я встаю, готовая бежать и рассказать об этом Тристану, но останавливаюсь, когда его слова возвращаются и преследуют меня.

Мой отец будет знать, что это я его предала. Он точно это узнает, потому что это что-то личное. Я та, с кем он разговаривает в доме Николи.

На мгновение я вспоминаю мужчину, который заботился обо мне и моей матери. Мужчину, который рассказывал мне истории о своей храбрости. Мужчину, который сказал мне, что моя мать была самым важным в его мире, а я был тем, что появилось из их любви.

Когда проходит секунда, я удаляю этот образ из своего разума и вспоминаю его таким, какой он есть. Размышления о том, кем он был, не принесут справедливости или искупления. Это только позволит ему процветать в силе и продолжать делать то, что он всегда делал.

Размышления о том, кто он, позволят мне поступить правильно.

Мой отец — тот же человек, который убил мою мать, тот же человек, который убил Эрика, тот же человек, который избивал меня до тех пор, пока я не могла пошевелиться, и тот же человек, который хочет, чтобы я вышла замуж за дьявола, который убил Эрика.

Вот кто мой отец.

Эти образы и это знание трогают меня. Я бегу обратно в дом и нахожу Тристана.

Он на крыльце разговаривает с одним из охранников. Он узнает меня, когда видит.

— Думаю, у меня есть идея, — говорю я ему.

— Правда? — Надежда загорается в его глазах.

— Да, думаю, я придумала что-то, что может сработать.

Надеюсь, так и будет, потому что если я ошибусь и мой отец узнает, что я собиралась его предать, он убьет меня.

Глава двадцать восьмая

Тристан

Идея Изабеллы вполне может сработать.

Это все, что у нас сейчас есть. Единственная зацепка. Человек, которому Мортимер доверяет использовать свой дом как базу, где он может общаться со своей дочерью.

Я отправил Массимо сообщение с просьбой о срочной встрече, и с этим мне пришлось обратиться к Доминику, который не разговаривал со мной с прошлого вечера.

Мы собрались в конференц-зале десять минут назад и связались с Массимо, чтобы увидеть его.

Хотя на его лице все еще сохранилось то же беспокойство, что и в прошлый раз, он выглядит полным оптимизма.

Однако пока Массимо говорит, в воздухе висит такое напряжение, что я не уверен, сможет ли его разрезать даже пресловутый нож, но мы все разговариваем, потому что работаем.

— Я думаю, это может сработать, — говорит Доминик Массимо. — Изабелла говорит, что она разговаривает со своим отцом раз в месяц, так что мужчина будет регулярно общаться с этим парнем, чтобы договориться об этом, и, возможно, о других вещах, связанных с охраной. Я могу сделать что-то похожее на то, что я делал на прошлой неделе, и отследить местоположение звонков, которые поступают в этот дом, и попытаться взломать.

Я слушаю его и впервые задумываюсь, что тот, кто может сделать все это, — чрезвычайно опасный человек.

— Думаешь, ты сможешь это сделать? — спрашивает Массимо.

— Я могу попробовать. Я уверен, что смогу что-то сделать. Мне просто нужно придумать, как. У нас нет его номера телефона. Я проверил его, и домашний телефон удален из списка. Мне придется что-то спроектировать.

— Ладно, придумай что-нибудь. Делай, что можешь. Я верю в тебя, — говорит Массимо. — Я думаю, если что-то и сработает, так это оно. Если это единственный способ, которым Мортимер общается со своими охранниками, то мы обязательно найдем что-то, что нам поможет. Я не знаю никого другого, кто мог бы творить такую магию.

— Спасибо, приятно, когда тебя ценят, — отвечает Доминик. Это не тот ответ, который он обычно дает.

Я сопротивляюсь желанию посмотреть на Массимо. Доминик не из тех, кто пропускает удар. Если я посмотрю, он поймет, что я что-то сказал. На самом деле, я предполагаю, что он уже заподозрит, что я говорил с Массимо, потому что мы не из тех, кто хранит секреты.

— Ты знаешь, я ценю тебя, — отвечает Массимо. — Вот почему ты мой consigliore.5

— Я знаю, — кивает головой Доминик.

— Ладно, похоже, мы куда-то движемся. Из других новостей: Волковых нигде не видно.

Когда он это говорит, мои губы приоткрываются, и когда мы с Домиником обмениваемся взглядами, я понимаю, что еще не потерял его окончательно.

— Что значит — нигде не видно? — спрашиваю я.

— Я имею в виду именно это. Нигде не найти. Романовы и я вчера собрались, решив нанести визит Волковым, и нигде никого и ничего не нашли.

Вот именно это я и имею в виду, говоря о доверии. Кто, черт возьми, мог им сказать, что мы знали, что они ответственны за взрыв Синдиката?

— Кто, по-твоему, им сказал? — спрашиваю я. Вот вопрос, который надо задать. Ни у кого из нас нет времени ходить вокруг да около.

— Это не Виктор или Эйден, это не кто-то из нас, так что я думаю, что кто-то следил за ними в ту ночь, когда они схватили Уилсона. Это все, что мы можем вспомнить. Кто-то следил и предупредил их, что мы можем знать об их вине. Ребята, нет ни единого чертового признака кого-либо из них. Мужчины, женщины и дети — все исчезли. Прячутся.

Я прерывисто вздыхаю.

— Какого хрена нам теперь делать? Что ты собираешься делать?

По-моему, нам нужно что-то вроде Синдиката. Да, у них были темные практики, с которыми я не согласен, но единственная причина, по которой такие люди, как Мортимер, хотели их уничтожить, — это власть, которой они обладали. Иметь такую силу — это то, с чем нужно считаться.

Вам просто нужны правильные люди. Верные люди.

— Я думаю, пришло время официально заявить о реформировании Синдиката и приступить к делу. Я ждал достаточно долго, и, возможно, формирование альянсов поможет нам быстрее найти предателей. Я думаю, наш анонимный друг хотел, чтобы я это сделал, из-за того, кого я знаю. В письме упоминалось формирование сильных альянсов.

Я смотрю на него, гадая, серьезно ли он говорит. Я знаю, кого он имеет ввиду, потому что мы все знаем одних и тех же людей.

— Ты серьезно? — говорит Доминик, понимая смысл его слов.

— Да. Я серьезен, черт возьми. В нашем кругу много влиятельных людей. Много.

И я не думаю о шести семьях, как раньше. Я думаю о тех, кому я больше всего доверяю. Я уже изложил эту идею Клавдию Мориентцу и Винсенту Джордано. Они думают об этом.