“Между ударами сердца… “ Потом тяжело взглянул на ассистентку и еле заметно покачал головой.

Колесник промолчала. Ей не хватало слов и только тяжелый холод медленно сдавливал горло, как всегда, когда в своей практике доктор Наталья Максимовна близко сталкивалась со смертью… “Пять часов. — подумала она отрешенно. — Самое больше — десять. Безнадежен”. Чтобы повторить то, что сделал один из самых известных в стране хирургов, нужно и практику иметь сопоставимую. Которой ни у кого из них нет.

— Иглу и шелк!

От ровного и совершенно мертвого голоса Астахова вздрогнули обе — и ассистентка, и Оля.

— Обработать и рану закрыть. Чтобы пережил эвакуацию.

Глаза Колесник над белой маской заблестели от подступивших слез. Мысль об эвакуации казалась ей невозможной, разве что чуть менее невозможной, чем попытаться закончить операцию… Но это “чуть” все равно ничего не решало. В здравом уме никто никакой эвакуации не разрешит. Да и как? Куда?!

— Сегодня уходят на аэродром, — отвечал Астахов таким же глухим голосом. — Успеем. Пульс?

— Сто… тридцать. Наполнение… наполнение удовлетворительное. Для его возраста. Живет.

— Хорошо. Наталья Максимовна, возвращайтесь на дежурный пост. В любой момент могут снова прийти машины. Мы с Оленькой справимся.

* * *

Флотская служба в юности и гражданская еще медицинская практика приучили Астахова действовать быстро. Море не любит нерешительных, как и травматология. Но сейчас он сидел, уронив голову, уставясь на свои темные от йода руки и чувствовал себя беспомощным, хуже любого калеки. Мучительная, страшная вещь — бессилие. Ровно такое же как полгода назад там, под Ишунью, когда стынущее мертвое тело Шурки Демченко придавило его к земле у заглохшей машины, а через минуту осенний воздух разорвали очереди. Тогда он ничего не смог сделать. А сейчас?

Сам — точно ничего. Это надо вторым Джанелидзе быть. И не десять, сто раз на трупах отработать, чтобы единожды на живом вышло. Никакой практики, ни мирного времени, ни военного, что у него была, тут не хватит. Да если бы и хватало… Город на волоске, это совершенно понятно. Не сегодня-завтра от обороны нашей клочья полетят.

Полгода назад его самого вытащили с того света. И человеку, который это сделал, жить осталось в лучшем случае суток двое. Если сейчас не сделать… Что? "Корабль мертвецов"… прилипло же! Ясно, морем нельзя. Не на чем уже. Да и было бы на чем — не довезут. Значит — самолет!

— Машины на аэродром ушли, — чуть слышным голосом доложила Колесник. — Пятнадцать минут назад.

— Успеем, — Астахов резко поднялся, с хрустом распрямив согнутую спину.

Она глянула с ужасом, как на помешавшегося. Даже думать об эвакуации, в ее понимании, можно было только в помрачении рассудка от жестокого горя.

— Это безумие, — прошептала Наталья Максимовна.

— Это шанс, — очень тихо и отчетливо проговорил Астахов. — Хоть какой, но шанс.

— Сутки… Хотя бы сутки еще, сейчас опасно.

— Нет у нас суток. Через сутки самолетов может не быть. Я знаю все, что вы хотите сказать. И понимаю. Но другого шанса не будет. Я один за все отвечаю. Один. Если с вас что захотят спросить, скажите, что я как дежурный приказал вам остаться с тяжелыми. В любую минуту могут быть еще машины.

И к полному ужасу Колесник тут же, у дежурного поста, в минуту заполнил документы на эвакуацию и уже вне всяких правил и установлений красным карандашом наискось через весь лист добавил "Cito!", с восклицательным знаком, похожим на воткнутый штык.

В двери мелькнула чья-то осторожная тень. Астахов обернулся через плечо. “Кто там еще?” Оленька, конечно. Милая, славная девочка. Не вздумала бы только утешать. Это сейчас как нож под ребра. Но нет, умница, не стала. Спросила только:

— Как?

— Спит, — следовало бы ответить «без сознания». — Иди, иди отдыхать, Оленька. Сон дорог. Сейчас Левичева тебя сменит.

Он спешил, отчаянно спешил. Будь хоть лишняя минута, стоило бы Гусева найти, как самого опытного шофера, но не было этой чертовой минуты, поэтому приказал ехать первому, кто на глаза попался. Молодой еще водитель понял, что затевается что-то невозможное, и напугался не на шутку. Но Астахов сходу припер его к стенке:

— Можешь валить на меня, как на мертвого, понял? Огнев мне жизнь спас! Если есть хоть один шанс из десяти тысяч, я должен! Понимаешь ты это?! Довезут живого — никто слова не скажет. Снимут мертвым — пусть трибунал за мной сюда и едет.

И откуда Оленька снова тут оказалась? Выскользнула неслышно, как кошки ходят.

— Игорь Васильевич, я с вами. Я вас одного не отпущу! Я даже не знаю, на кого из вас сейчас смотреть страшнее.

— Эх ты, воробьеныш. Ладно, давай в кузов.

Всю дорогу Астахов сидел, стиснув зубы, и держал руку на пульсе раненого, как будто это что-то меняло.

* * *

Они успели. Как потом поняла Оля, едва ли не в последнюю минуту. Через КПП машину пропустили на аэродром сразу, ее здесь хорошо знали. Но дальше застопорилось. Сидя в кузове возле раненого, она слышала как снаружи отчаянно, в крик, бранились какие-то люди. Кто-то повторял в одних и тех же интонациях: “Не будет сегодня больше самолетов! Вы понимаете? Не-бу-дет!” Потом общий гомон перекрыл отрывистый и хриплый голос Астахова: “Левашов, давай к самолету!” И машина сорвалась с места.

Все шло так быстро, что Оля не успела ни перепугаться, ни понять, что Астахов задумал. Но почти сразу чьи-то руки откинули брезент, подхватили носилки. Оказалось, машина стоит у взлетной полосы и ПС-84 уже пытается запустить левый мотор.

Рядом суетились два техника в комбинезонах и какой-то старший лейтенант с летными петлицами. Астахов отчаянно спорил с ними, в воздухе висела такая чудовищная брань, что казалось, она должна сгуститься над головами как дымовая завеса.

Наконец, старший лейтенант сделал такой жест, будто хотел не то руками развести, не то честь отдать, не то пальцем у виска покрутить. Но сразу же у хвоста самолета открылась маленькая округлая дверь. Астахов замахал водителю, чтобы подгонял машину прямо под нее.

Оля выскочила помогать. Заметив ее, старший лейтенант замолчал на полуслове и зло закашлялся, словно не высказанные до конца ругательства жгли ему горло.

— Грузись живо! Светает уже! — выкрикнул он надсаженным голосом и нервно глянул вверх.

— Тут есть, куда носилки поставить?

— Есть, — отвечали из темноты, — Только на голову не ставьте, пожалуйста. На ногу можно, она в гипсе.

За этим напутствием подхваченные в несколько рук носилки исчезли внутри самолета. Старший лейтенант так махнул рукой, будто хотел одним простым и резким жестом выразить весь большой боцманский