идея так переписать этот момент? А, Агнец?

Я ответил:

— Я — большой фанат военной и околовоенной литературы. Знатоки, скорее всего, уже поняли, что данный эпизод — это пересказ истории о том, как знаменитый комиссар Себастьян Яррик лишился руки, но победил. Да и в целом… как-то иначе заканчивать повествование о ключевом сражении на Нагаре мне показалось неправильным.

— Огонь, просто огонь. — Авраам усмехнулся.

— Да. — Георг кивнул. — Мне нравится. Теперь даже иначе на себя в зеркало буду смотреть. Как на героя.

— Антигероя! — Лас Руиз направил указательный палец в потолок. — Всё-таки события на Стирии и Скутуме воспроизведены довольно точно.

Я развёл руками и ответил:

— Я — художник. Мне показалось, что так образ куда богаче, чем просто рыцарь в сверкающих доспехах и опора Империума.

— Однозначно, — сказал Георг.

— Кроме того, — продолжил я, — так я постепенно выстраивал путь героя: от мерзавца и шарлатана до того, кто одумался и стал служить на благо всей нашей цивилизации.

Георг протянул мне руку, и я пожал её. Он сказал:

— Благодарю, Агнец. Ты не представляешь, как здорово твоя книжка поддерживает мои начинания. Я, наверное, даже проспонсирую ещё пару тиражей. — Георг внезапно отвёл взгляд, а потом снова посмотрел на меня. — Кое-какие книги, наверное, подпишу лично и попытаюсь продать раз в сто дороже.

Я вздохнул и проговорил:

— Спасибо, капитан. Вряд ли, конечно, это получится сделать на Нагаре.

— Просто Георг. Почему?

— После третьей редакции "Classis Libera" экклезиархия наложила запрет на публикацию. Я начал выяснять, обивать пороги. В конце концов, узнал, что госпоже фон Фредрисхальд, мягко говоря, не понравился финал. Якобы Каролус не мог так поступить.

— Ну… — произнёс Лас, — кто знает? По мне так не самый плохой финал. Героизм, самопожертвование, все дела. Видал я смерти и похуже.

— Он бежал, Лас, — сказал Авраам. — То, что напридумывал Агнец, хоть как-то его обеляет.

— Ну вот, наверное, только благодаря этому меня и не сожгли на костре за хулу на благородного мужа, — произнёс я. — На этом и закончилась моя писательская карьера. Ладно хоть были поклонники, подсказали мне перебраться на Дитрит. Хотя, конечно, тамошняя жизнь не для стариков…

Если что, мы не на Дитрите. Мы на капитанском мостике "Амбиции", где время от времени принимают судьбоносные решения, но чаще просто скучает Лас Руиз, вглядываясь во тьму космоса, подсвеченного далёкими звёздами и огненными хвостами комет.

Правда… в тот миг бронированный щит был опущен, и никаких звёзд не увидишь, сколько ни пытайся.

Тому была веская причина — "Амбиция" прорывалась сквозь Эмпиреи, и в варп-бездну вообще лучше не смотреть, ведь из неё на тебя может посмотреть нечто непредставимое, то, что лучше никогда не увидеть. Но вот-вот, уже через считанные минуты, а, может быть, и секунды, перелёт завершится. Корабли Георга и его союзников — "Амбиция", "Tibi gratias ago Deus Mechanicus" и "Spiritus" — окажутся в Проливах Балта, в логове пиратов, в скоплениях астероидных и минных полей, в чертовски опасном месте, где собрались все отбросы и проходимцы Сектора Сецессио.

В пиратском космическом форте под названием "Белами-Ки" Георг собирался пополнить команду разношёрстным сбродом, чтобы со временем перековать его в отчаянных вояк, которым сам чёрт не брат.

— Всё восторги и восторги, но у меня есть и замечание по тексту, — произнёс Авраам. — Почему ты называешь меня или Ловчего "нелюдью"? Обидно, знаешь ли.

Так и знал, что Авраам рано или поздно задаст этот вопрос. Однако я не успел на него ответить.

— Входящее сообщение! — воскликнул офицер связи.

— Принять! — приказал Лас. — И откройте уже иллюминатор! Почему вообще приходится об этом напоминать?!

Створки бронированного щита разъехались в стороны, и я увидел знакомую картину: шлейфы астероидов разных размеров и форм; едва заметные, но смертельно опасные сферы мин; небольшие орудийные платформы, замаскированные под уже упомянутые астероиды; и, наконец, громаду далёкой космической станции, на причалах которой застыло несколько звездолётов.

Вот только среди них не было "Стервятника" капитана Пиу Де Бальбоа.

"Стервятник" Пиу Де Бальбоа на полном ходу направлялся к нам, маневрируя между минными полями и вне зоны поражения орудийных платформ.

Этот корабль походил на вилку с двумя зубцами. Один зубец заострённый и куда толще другого. Это таран. Второй — носовая фигура — нависал над первым. И эта носовая фигура — единственное отличие "Стервятника" от других лёгких крейсеров типа "Стойкость", потому что в Имперском Флоте отдавали предпочтение орлам и ястребам, а капитан Де Бальбоа выбрал в качестве украшения голову совсем другой птицы.

Торпедный аппарат, пара кинетических турелей, пара батарей с многоствольными излучателями. Средняя скорость, слабые щиты. "Стойкость" — не самая удачная модель в линейке изобретённых человечеством лёгких крейсеров, но в этой вселенной вообще мало кто выбирает, на чём летать, мало кто вообще что-нибудь выбирает. Будь благодарен тому, что есть.

Гололитический стол заработал и прервал мои наблюдения. В светло-голубом сиянии возникла проекция капитана Де Бальбоа. Старик был явно не в духе. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Георг! — чуть ли не прокричал Де Бальбоа. — Нам нужно срочно поговорить! Cara a cara.

2

Очередной посетитель бара "У Джо" на Белами-Ки едва не снёс двери.

Посетителя звали Генрихом Эвери, он был капитаном "Русалки", крейсера типа "Готика", одним из самых уважаемых и влиятельных пиратов Проливов Балта.

В тот миг его назвали бы ещё и самым злым пиратом Проливов Балта.

Вслед за предводителем потянулись и несколько членов экипажа "Русалки", — каждый темнее тучи.

Генрих добрался до столика в углу, сел так, чтобы видеть всех присутствующих, а спину защищали стены, и бросил мимо проходящей официантке одно-единственное слово:

— Ром!

Вряд ли кто в трезвом уме и твёрдой памяти решился бы подойти к неряшливому одноглазому здоровяку с кустистой бородой, но обслуге некуда прятаться, — нужно деньги зарабатывать. Главное в таком случае — всё делать быстро, но не мельтешить.

Генрих разлил напиток по стаканам, замахнул раз, другой, а потом прикрикнул снова:

— Ром!

Генрих пил, пил, пил и не пьянел. Пил до тех пор, пока не перестал сжимать стакан и бутылку так, словно хотел их раздавить, пока в глазах не перестали виться кровавые мушки, пока подчинённые не набрались смелости смотреть ему в лицо.

Генрих откинулся на спинку дивана и принялся осматривать зал.

"У Джо" ничуть не