– Я возьму букет цветов. Розы и сирень.

– О, я так люблю розы, – прошептала Луиза.

– Я пройду по Красивой дороге с высоко поднятой головой, и по пути отдам букет надзирательницам, и скажу им, чтобы они не винили себя за то, что сделали.

Я удивилась: «Неужели мама не поняла, что мы это не всерьез, а чтобы как-то развеселиться?»

– А когда мы подойдем к стене, я откажусь от повязки на глаза и крикну: «Да здравствует Польша!»

Мама опустила голову, посмотрела на свои руки и, едва заметно улыбнувшись, закончила:

– Я буду очень по вам скучать.

После такого ответа Зузанна сразу стала серьезной. Да и нам всем уже было не до смеха. Страшно представить, что такое может случиться.

Видно, мама заметила, что мы скуксились, и поспешила сменить тему:

– В санчасти сейчас стало гораздо лучше…

– А как докторша? – спросила я.

Столько вопросов и совсем мало времени.

– Довольна, что все хорошо организовано, но мне запретили подолгу держать больных. – Мама понизила голос: – От тех, кто не может работать, сразу избавляются, так что держитесь подальше от санчасти. А докторше доверять нельзя, от нее тоже держитесь подальше.

– Немцы, – буркнула Зузанна. – Знаешь, мама, мне даже стыдно, что в нас течет немецкая кровь.

– Не говори так. Ты просто не знакома с аптекаршей из города. Паула Шульц. Хорошая женщина. Она, когда привозит эсэсовцам медикаменты, тайком передает мне разные полезные вещи. Краску для волос, чтобы седые женщины выглядели моложе и могли избежать селекции. Сердечные стимуляторы, чтобы самые слабые смогли стоять на ногах во время «Аппеля». Она говорит, что американцы…

В этот момент к нашей койке подошла староста с зубной щеткой во рту.

Она перестала чистить зубы, сплюнула в оловянную кружку и заорала:

– Отбой!

Я обняла маму и не могла от нее оторваться. Хныкала, как ребенок. Мама еле от меня освободилась и выскользнула из блока. Мне было так стыдно за свое поведение. Я смотрела в окно, как она бежит по Красивой дороге. Мама обернулась и послала нам из темноты воздушный поцелуй. Перенести это было труднее, чем голод и любые побои.

Настоящая мука.

В конце недели перед утренним построением в спальное помещение блока пришла Роза. Она зачитала список из десяти заключенных, которые должны явиться в санчасть. Среди них были и мы с Луизой и Зузанной.

После того как всех остальных отконвоировали на работу, Роза повела нас по Красивой дороге в санчасть.

– Идем, девочки, – по-доброму сказала она.

Куда подевалась та Роза, которая, стоило замешкаться, сразу отвешивала оплеуху?

У меня появились дурные предчувствия.

Пока мы шли к серому зданию санчасти, небо окрасилось в розовые и голубые цвета.

– Что происходит? – спросила я Зузанну.

– Не знаю, – ответила сестра и сощурилась от утреннего солнца.

– У нас там мама, – напомнила я.

– Да, у нас там мама, – рассеянно отозвалась Зузанна.

В тот день в санчасти царила тишина.

За столом в приемном помещении, где должна была сидеть мама, никого не оказалось. Только желтый табурет.

– А где ваша мама? – шепотом спросила Луиза.

Зузанна огляделась по сторонам:

– Где-то здесь, наверное.

Роза передала нас двум дюжим медсестрам-эсэсовкам в коричневой униформе. Их шапочки, пришпиленные к грязным волосам, напоминали белые тортики. Медсестры провели нас по коридору в палату с белеными стенами. Повсюду стояли кровати – три двухъярусные и шесть обычных. И одно окно под самым потолком. Маленькое, размером с дверной коврик.

Мне вдруг показалось, что стены начали сдвигаться и стало нечем дышать.

На одной из кроватей, положив руки на колени, сидела девушка в больничной рубашке. Я знала ее еще по скаутским временам. Альфреда Прус.

Я вытерла выступившие над верхней губой капельки пота.

Что с нами будет?

Одна из медсестер приказала нам раздеться, аккуратно сложить робу и надеть больничные рубашки с завязками на спине. Я набрала полную грудь воздуха так, что глаза чуть на лоб не полезли, и медленно выдохнула. А потом пообещала себе, что, пока Луиза рядом, не буду поддаваться панике.

Как только медсестры ушли, Зузанна обошла палату. На спинке одной кровати висел планшет с пустой таблицей. Сестра сняла его и внимательно изучила.

– Как думаешь, для чего эта палата? – поинтересовалась Луиза.

– Точно не могу сказать, – ответила Зузанна.

– Просто держись ближе ко мне, – попросила я.

– Я здесь уже два дня просидела. С одной сумасшедшей цыганкой, – сообщила Альфреда. – Ее сегодня утром увели. Как по-вашему, что они задумали? В соседней палате еще девушки. Я слышала, как одна плакала.

Зузанна подошла к двери, которая разделяла две палаты, и подергала за ручку.

– Заперто.

Через какое-то время медсестры привели еще девушек. Среди них была одна высокая, в круглых очках. Ее звали Реджина, в блоке она тайно обучала заключенных английскому. И Янина Грабовски тоже. Мы уже переоделись в больничные рубашки, и они с Реджиной смеялись, потому что мы «сверкали» задницами.

– Может, нас решили перевести в какой-нибудь вспомогательный лагерь, а перед этим мы должны пройти осмотр? – предположила Альфреда.

– Или в бордель, – добавила Реджина.

В одном из лагерей немцы организовали бордель, и Бинц на построениях не один раз агитировала нас туда податься. Обещала, что после нескольких месяцев в борделе всем выдадут красивую одежду и обувь и отпустят на свободу.

– Реджина, прекрати, – велела я.

Луиза взяла меня за руку. У нас обеих ладони оказались влажными.

– Я скорее умру, – проговорила она.

– А я принесла английский разговорник, – похвасталась Реджина и спрятала исписанный мелким почерком, сделанный из восьмидесяти листов туалетной бумаги разговорник под подушку.

– Умные книжки нам не помешают, – сказала Янина. – Мы ведь их лабораторные кролики. Разве не понятно?

– Надеюсь, нам не будут делать уколы, – пробормотала Альфреда.

Луиза прижалась ко мне:

– Я боюсь уколов.

Чтобы как-то отвлечься, мы с Луизой сели и стали наблюдать, как за окном домовой крапивник строит гнездо. Он улетал и возвращался с новыми строительными материалами в клюве.

Потом начали проверять друг друга на знание английского. «Здравствуйте, меня зовут Кася. Где можно взять такси?»