Пусть я пострадаю, но этот день обязательно настанет.

Наступила весна. Как-то в воскресенье к нам пришла мама. После того как ее перевели в блок для элитных заключенных, мы виделись очень редко. И когда она незадолго до отбоя забралась к нам на койку, это был настоящий подарок небес. Мы с Луизой, Зузанной и Яниной собрались играть в одну глупую игру. Называлась она «Что я возьму с собой на Красивую дорогу». К этому времени название дороги приобрело уже другое значение – по ней вели осужденных заключенных к расстрельной стене. Если девушке везло, у нее было время, чтобы ее лагерная «семья» сделала ей прическу и привела в порядок ее платье. И тогда она могла пойти на расстрел красивой.

В той игре каждая из нас старалась придумать самую смешную вещь, которую она возьмет с собой в дорогу к расстрельной стене. Сейчас это может показаться странным, но тогда подобные игры нас успокаивали. Например, была у нас игра «Розовый дым – голубой дым», в ней мы предсказывали, какого цвета пойдет дым из трубы в городе, девчачий или мальчиковый. После двенадцатичасового рабочего дня только смех и помогал нам забыть об усталости и голоде.

Мама забралась к нам на койку и поцеловала меня в лоб. У нее на рукаве была ярко-желтая повязка. Такие выдавали заключенным, которым разрешалось ходить по лагерю. Я провела пальцем по вышитым на повязке красным буквам, и вдруг у меня по всему телу пробежали мурашки.

Я отогнала прочь дурные мысли.

Как же хорошо, когда мама рядом! Я заметила у нее на пальце синюю нитку. Завязала, чтобы не забыть, что все еще замужем за папой?

– Я совсем ненадолго, – проговорила мама прерывистым голосом.

Она запыхалась, пока бежала от первого барака. Двери закрывались ровно в девять, исключений ни для кого не делалось. Если бы маму поймали после девяти на территории, даже с ее желтой повязкой, точно бы в карцер отправили, а может, и чего похуже сделали. И по новым правилам запрещалось дружить. Особенно полячкам. Никаких хождений в гости через окно. Запрещалось поддерживать слабую подругу на перекличке на плацу. И разговаривать друг с другом без разрешения тоже было запрещено.

Мама обняла нас всех по очереди. Я вдохнула ее сладкий запах. А потом она вытащила из-за пазухи сверток, в котором оказалась целая буханка белого хлеба. Золотисто-коричневая корочка наверху буханки была присыпана крупинками соли. И пах хлеб дрожжами! Мы все по очереди ее потрогали.

– Еще одна? – удивилась Зузанна. – Где ты их достаешь?

Мама улыбнулась.

– Не ешьте все сразу, живот заболит.

Зузанна сунула хлеб под подушку.

Какой подарок!

Луиза придвинулась поближе к маме и похвасталась:

– А я, кажется, нашла свое призвание.

– Неужели? Говори скорее, не томи.

Луиза достала из кармана клубок голубой пряжи.

Я выхватила его у нее из рук.

– Где ты это взяла?

Луиза отобрала у меня пряжу.

– Выменяла на сигарету, которую на плацу нашла. Моя надсмотрщица говорит, что в жизни не видела, чтобы кто-нибудь так быстро вязал. Уже за сегодня вот связала пару носков. Меня больше не посылают сортировать кроличий мех. Теперь я только вяжу в «Strickerei»[28].

Так в лагере называлась мастерская, где заключенные вязали разные вещи. Под нее выделили специальное место и отправляли туда только самых лучших и быстрых вязальщиц. Если удавалась заглянуть внутрь, можно было увидеть женщин, которые сидят в ряд и безумно быстро вяжут, прямо как в ускоренном кино.

Я тронула Луизу за руку:

– Ты же понимаешь, что эти носки посылают немецким солдатам, чтобы они не замерзли на фронте.

Луиза отдернула руку:

– А мне все равно. Когда мы отсюда выйдем, я открою вязальную мастерскую и буду целыми днями вязать из пряжи самых разных цветов.

– Как чудесно, – сказала мама и притянула к себе Луизу. – Мы скоро уже выйдем. Папа и другие… – Мама опустила взгляд. Что за другие? Леннарт? – Делают все для нашего освобождения.

– А мы тут собирались поиграть в «Что я возьму с собой на Красивую дорогу», – сказала Янина.

Янина так и ходила с бритой головой. После того как ее в первый день обрили наголо, волосы у нее отрастали не рыжие, а светло-коричневые, как пух у воробушка. Всем остальным разрешалось отращивать волосы, но Бинц запомнила истерику, которую устроила Янина в первый день, и распорядилась, чтобы она всегда ходила с бритой наголо головой.

– Мама не захочет играть в эту игру, – с серьезным лицом заметила Зузанна.

– Да, игра глупая, но вы ведь с нами сыграете? – попросила Янина.

– Конечно, – согласилась мама. – Только недолго.

Она бы что угодно сделала, лишь бы нам было хорошо.

Янина поманила нас всех к себе и объяснила маме правила игры:

– Нужно придумать, что вы возьмете с собой на Красивую дорогу.

Мама склонила голову набок:

– Ты хочешь сказать…

– На свою последнюю прогулку, – продолжила Янина. – Например, я возьму самые красивые туфли на самых высоких каблуках. Из черной телячьей кожи… нет, из замши, и пойду в них высокая… и еще с прической, как у Риты Хейворт…

– Надо что-то одно, – напомнила ей Луиза.

– И еще бюстгальтер с чашечками.

– Янина… – начала Зузанна.

– А что? Я хочу, чтобы у меня хотя бы раз в жизни была грудь. Если суждено умереть, я хочу умереть красивой.

Зузанна перехватила у нее инициативу:

– А я возьму коробку лучших польских шоколадок всех видов. С ванилью, с карамелью, с фундуком…

– Прекращай, – возмутилась Янина.

Она ненавидела, когда кто-нибудь начинал говорить о еде, и затыкала уши, если девочки припоминали ее любимые вкусности и рецепты их приготовления.

Луиза выпрямилась и взяла слово:

– Я возьму свое вязанье. Бинц увидит, какие я вяжу красивые вещи, и сразу меня помилует.

Мама слушала нас и улыбалась. Ее улыбка согревала мне сердце.

Наступила моя очередь.

В это время староста позвала кого-то из помывочной. Она была близко, поэтому я говорила вполголоса:

– А я вот возьму матрас с большущим пуховым одеялом и буду спать всю дорогу. Меня на матрасе понесут надзирательницы, а Бинц лично будет обмахивать меня опахалом из страусиных перьев.

Янина чуть не прыснула со смеху.

– А ты что возьмешь? – шепотом, продолжая хихикать, спросила маму Зузанна.

Мама посмотрела на свои руки и задумалась. Она так долго молчала, что мы уже решили, что она не станет с нами играть. Но мама все-таки ответила. Когда она заговорила, у нее было какое-то странное выражение лица.