Мужчина представился как Шнайдер. Он развернул мою фетровую скатку и аккуратно, словно рыльце из цветка шафрана, достал одну вилку. С помощью ювелирной лупы внимательно изучил фамильный герб Вулси на рукоятке. Два льва филигранной работы держат на весу щит, а над щитом шлем с навершием в форме руки без перчатки. Рука держит берцовую кость. Такой герб на стерлинговом серебре – нечто уникальное, потому мистер Шнайдер наверняка был впечатлен.

– Manus Haec Inimica Tyrannis, – прочитал Шнайдер выгравированную на щите надпись.

– Наш фамильный девиз: «Эта рука с костью обрушится в гневе только на тирана или на саму тиранию».

Меня очень удивило, что мистер Шнайдер не проявил энтузиазма, увидев такую редкую вещь.

– Какова ваша цена? – поинтересовалась я.

– Мисс Ферридэй, у нас тут не гаражная распродажа с ценниками. А блошиный рынок Клиньянкур – вон там. – Шнайдер указал темным от чистки серебра пальцем в сторону Парижа.

У мистера Шнайдера был великолепный английский с едва заметным немецким акцентом. И хотя его имя тоже звучало вполне как английское, он был из немцев. Вероятно, изначально его фамилия писалась как «Schneider», а потом он из деловых соображений стал писать ее на английский манер. В Америке после Первой мировой войны к немцам-переселенцам относились предвзято. Но эти настроения постепенно изменились, и многие американцы твердо стояли на прогерманских позициях. Никаких следов пребывания мистера Гудрича я не заметила и решила, что, скорее всего, его добавили на вывеску, чтобы название магазина звучало максимально по-британски.

Шнайдер ощупал вилку, как слепой знакомится с лицом другого человека, попробовал на гибкость зубцы и даже дыхнул на нее.

– Зубцы не гнутся – это хорошо. Клеймо засорилось. Ими пользовались?

– Никогда. Только хлопок и «Годдарс».

Я сдержалась, чтобы не улыбнуться. Во всяком случае, с французами улыбка – тактическая ошибка, признак слабости американцев.

Шнайдер взял четырехгранную спичку и повертел кончиком по клейму.

Розовый череп Шнайдера блестел сквозь редкие седые волосы, как его тряпочки для полировки серебра.

– Это хорошо, – сказал он и погрозил мне пальцем. – Позволяйте серебру темнеть, чистите только по мере надобности. Налет серебро защищает.

– Это серебро принадлежало моей прабабушке Элизе Вулси.

Странное дело, но мне вдруг захотелось расплакаться.

– Здесь все принадлежит чьим-то прабабушкам. Я пять лет не брал в руки вилку для лимона, сардины, вишни или устриц. И ваши двенадцать ничего не изменят. На них нет спроса.

Для человека, который пропагандирует пользу налета на серебре, серебро Шнайдера слишком уж блестело.

– Что ж, попробую обратиться в Сотби, – ответила я.

Шнайдер начал сворачивать коричневую тряпицу.

– Прекрасная идея. Они не отличат бульонную ложку от ложки для орехов.

– Серебро Вулси упоминается в книге «Сокровища Гражданской войны».

Шнайдер махнул рукой на стенд у него за спиной:

– А это чаша для пунша времен Французской революции.

Отношение Шнайдера изменилось, стоило мне перейти на его родной язык. В этот момент я впервые порадовалась тому, что папа настоял на том, чтобы я изучала немецкий.

– Там же упоминается о круговой чаше, которой владела моя прабабушка Элиза Вулси, – добавила я, с трудом отыскав в закутках памяти немецкий глагол «владеть» в прошедшем времени.

– Где вы изучали немецкий? – с улыбкой поинтересовался Шнайдер.

– В школе Чапин.

– Ваша круговая чаша из стерлингового серебра?

– Из серебра и золота. Была подарена Элизе Вулси капралом, которого она выходила после ранений, полученных при Геттисберге. Если бы не она, он бы не выжил. Вместе с чашей ей прислали чудесное письмо.

– Геттисберг. Страшная битва. На чаше есть гравировка?

– «Элизе Вулси с глубочайшей благодарностью», – процитировала я. – На чаше изображен Пан с корзинами с золотом и цветами.

– Письмо сохранилось?

– Да. С подробным рассказом капрала о том, как он бежал из болот Чикахомини.

– Хороший провенанс.

Я бы скорее застрелилась, чем рассталась с этой чашей, но история о ней смягчила Шнайдера, и он таки предложил свою цену на вилки.

– Сорок пять – лучшая цена. Ситуация с серебром еще не выправилась после затруднений.

После «Черного вторника» прошло больше десяти лет. К сорок первому году начался подъем экономики, но некоторые до сих пор не могли произнести вслух слово «депрессия».

– Мистер Шнайдер, вы получите семьдесят, даже если их переплавите.

– Шестьдесят.

– Хорошо, – согласилась я.

– Приятно иметь с вами дело, – заявил Шнайдер. – Евреи сюда приходят с таким видом, будто делают мне одолжение.

Я отступила на шаг от стенда.

– Мистер Шнайдер, мне жаль, если я произвела на вас впечатление человека, который станет терпеть расистские высказывания. Я не знаю, как ведутся дела в Германии, но я не имею дел с антисемитами.

Я свернула свою коричневую скатку с ложками.

– Мисс Ферридэй, прошу вас. Я оговорился, извините.

– Эта страна основана на принципах равноправия и справедливости, вам не мешало бы это запомнить. Ваша неприязнь к людям другой национальности не пойдет на пользу вашему бизнесу.

– Я это запомню, – сказал владелец магазина и ненавязчиво потянул у меня из рук скатку. – Прошу вас, примите мои самые искренние извинения.

– Извинения принимаются. Мистер Шнайдер, я не злопамятна, но люди, с которыми я имею дело, должны соответствовать самым высоким стандартам.

– Мисс Ферридэй, благодарю вас. Мне жаль, если я вас оскорбил.

Выйдя из «Шнайдер и Гудвич», я почувствовала новый прилив энтузиазма. У меня в кармане было достаточно денег и на отправку посылок, и на подарочную упаковку «Овалтайн»[27]. Свою совесть я успокоила простой мыслью о том, что иногда, чтобы помочь нуждающимся, приходится иметь дело со злодеями. Я заключила сделку с антисемитом, но приобретенная выгода пойдет на благо несчастных.

Благодаря мистеру Шнайдеру пятьдесят сирот во Франции узнают о том, что они не забыты.

За непозволительную реплику в адрес Ирмы Грезе Бинц отправила меня на две недели в карцер. Блок исполнения наказаний соответствовал своей репутации. Карцер – холодная одиночка с одним деревянным табуретом. Полчища тараканов. Я сначала оплакивала миссис Микелски, а потом весь срок заключения копила в душе злобу и строила планы отмщения. Они должны были поплатиться за то, что сделали с миссис Микелски. Сидела в темном карцере и проигрывала в голове разные сценарии. «Я возглавляю массовый побег». «Я убиваю Бинц ножкой от табуретки». «Я переправляю папе зашифрованные письма, в которых перечисляю их всех поименно».