– Кася, ты спишь? – раздался знакомый голос.

Лучи от прожекторов на вышках через равные промежутки времени пересекали палату. Я на секунду увидела бледное, напряженное от боли лицо Луизы.

– Я здесь, Лу.

Она потянулась ко мне через проход между нашими кроватями. Я взяла ее за руку. Рука была холодная.

– Пожалуйста, передай маме, что я была храброй, – попросила она.

– Ты сама ей все расскажешь.

– Нет. Кася, мне так страшно. Я с ума могу сойти от страха.

– Давай поговорим о чем-нибудь. Ты отвлечешься.

– О чем?

– Все равно о чем. Расскажи историю про шрам Петрика.

– От детской бутылочки? Я тебе уже сто раз ее рассказывала.

Я подождала, пока луч прожектора не осветит мое лицо, и очень строго посмотрела на Луизу.

– Расскажи еще раз.

– Кася, я не могу.

– Не сдавайся. Расскажи мне эту историю.

Лу сделала глубокий вдох:

– Когда Петрик был совсем маленьким, бабушка, да упокоит Господь ее душу, дала ему бутылочку с водой, чтобы он попил в своей кроватке.

– Он был хорошим мальчиком?

– Ты знаешь, что да. Но он как-то сумел разбить бутылочку о перила кроватки и поцарапал себе стеклом переносицу. Расплакался, и прибежала мама.

– Не забывай про кровь.

– Крови было очень много. Ему все лицо залило. Бабушка, когда вошла в детскую, упала в обморок. Она была слабенькая…

Лу замолчала.

– А что потом? – спросила я.

– Доктор наложил ему швы. Стекло не повредило его чудесные голубые глазки, но теперь у него на переносице этот жуткий шрам.

– Никакой и не жуткий, – возразила я.

Прожектор выхватил из темноты улыбку Луизы, но, улыбаясь, она казалась совсем беспомощной.

– Если б у него было две головы, ты бы все равно с ума по нему сходила. Я права?

– Думаю, да. Но он любит Надю. А Надя – его. Девушка не станет покупать все десять танцев с парнем, если не любит.

– Знаешь, может, это и не так. Надя сказала мне, что оставила кое-что для тебя. В вашем тайнике.

Луиза знала про наш тайник? Воистину, нет ничего святого.

– А теперь тебе надо поспать, – решила я.

– Я посплю. Только сначала скажи: нарушать обещание – это грех?

– Зависит от того, какое обещание.

Луиза повернула ко мне голову. Мне показалось, что даже это незначительное движение причинило ей невыносимую боль.

– Но я поклялась. Бог меня простит?

– После того как отправил нас сюда, Он наш должник.

– Это богохульство.

– Ты можешь мне рассказать. Кому ты поклялась?

– Петрику.

Самые разные мысли лихорадочно завертелись у меня в голове.

Клятву? Про меня?

– Поклянись, что никогда ему не расскажешь, что я тебе открыла. Я, наверное, больше его не увижу, но я не хочу, чтобы он считал, что его сестра – болтушка.

– Луиза, нельзя так думать. Ты его увидишь. И ты знаешь – я умею хранить секреты.

– Он сказал, что понял кое-что, когда вы танцевали в казино.

– Что?

– Кое-что важное.

– Луиза, я не собираюсь вытягивать из тебя по слову…

– Ладно. Он сказал, что любит тебя. Вот что.

– Нет.

– Да. Он сказал, что сам тебе признается.

– Боюсь, что больше мне танцевать не придется, – буркнула я.

– Только не притворяйся, будто тебе все равно. Ты тоже его любишь. Я же вижу.

– Если тебе так уж надо знать, то – да. Но он влюблен в Надю.

– Нет, Кася, он любит тебя. Он бы никогда не стал меня обманывать. Тебе повезло, что у тебя есть мой брат. Вы вместе состаритесь. У вас будут дети. – Луиза немного помолчала, а потом продолжила: – Я буду по нему скучать. И по родителям. Скажешь им, что я была храброй? Даже если в конце и не буду?

Я держала Луизу за руку, пока она не уснула. Я размышляла о том, как хорошо быть любимой, представляла Петрика маленьким, думала о том, что никогда себе не прощу, если не верну Луизу домой к брату. А потом заснула сама.

Вскоре у всех в палате поднялась температура. Многим девушкам стало хуже. У меня страшно болела нога – как будто на голень напал целый рой пчел.

Доктор Оберхойзер появилась только на следующий вечер. К тому времени Альфреда и Луиза уже не могли двигаться. Они словно закоченели с изогнутыми аркой спинами. Я попыталась взять Луизу за руку, но у нее пальцы закостенели, как когти у птицы. Она больше не могла разговаривать, но я по глазам видела, что ей страшно.

Зузанна периодически приходила в себя, но большую часть времени я не могла до нее достучаться. В те короткие промежутки, когда сестра была в сознании, она лежала, свернувшись калачиком, и, обхватив живот руками, стонала.

Что они с ней сделали?

Доктор Оберхойзер вошла в палату вместе с Гердой.

Первое, что она буркнула:

– Es stinkt hier.

А мы-то что могли с этим сделать? Гниющее мясо всегда воняет.

– Прошу вас, госпожа доктор, можно, нам принесут воды? – попросила я.

Но доктор не обратила на меня внимания и начала обход.

Она шла от кровати к кровати и помечала что-то в своих записях.

– Gleiche, Gleiche, Gleiche – вот и все, что она говорила, сравнивая наши прооперированные ноги со здоровыми.

Без изменений.

– Зузанна! – позвала я.

Почему она меня не слышит?

Сестра спала, лежа на боку и притянув колени к груди.

Доктор Оберхойзер подошла к Луизе. Проверила пульс. Подозвала медсестру и сказала:

– Эту можете увозить.

У меня кровь застыла в жилах.

– О нет, прошу вас, госпожа доктор. Луизе всего пятнадцать.

Герда подкатила носилки из коридора к кровати Луизы.

– Ей всего лишь нужны лекарства, – просила я. – Пожалуйста.

Доктор Оберхойзер посмотрела на меня и приложила палец к губам.

– Пожалуйста, не забирайте ее.

Две медсестры переложили Луизу на каталку.

Я потянулась к доктору Оберхойзер:

– Мы будем тихо себя вести. Обещаю.

Доктор подошла к моей кровати и положила руку мне на плечо.

– Ты не должна будить других девушек.