– Где моя мама? Халина Кузмерик. – Доктор Оберхойзер замерла, убрала руку, глаза у нее вдруг стали пустыми. – Мне надо с ней поговорить.

Оберхойзер отошла от моей кровати.

– С твоей подругой все будет хорошо. Не волнуйся. Мы просто ее переводим.

Я хотела ухватить Оберхойзер за лацкан пиджака, но гипс потянул меня назад.

Герда сделала мне укол в бедро.

– Скажите маме, пусть придет, – попросила я.

Стены палаты поплыли у меня перед глазами.

Куда забрали Луизу?

Я старалась оставаться в сознании.

Это она плачет за стенкой?

Я думала, что сойду с ума. Девушки в гипсе лежали на кроватях и днями напролет слушали классическую музыку, которую проигрывали где-то в Санчасти.

Где мама? Она помогла Луизе?

Мы потеряли счет времени. Но когда прошло, по моим ощущениям, несколько месяцев, Зузанна поправилась настолько, что смогла сидеть на кровати. Она умоляла доктора Оберхойзер снять с нас гипс или хотя бы поменять его, но доктор ее не слушала и продолжала заниматься своей работой. Она развешивала по кроватям свои таблицы, грубо с нами обращалась и почти всегда была в дурном настроении.

Пролежни – это ужасно, но с болью от резаной раны их не сравнить.

Однажды Анис Постел-Винэй, подруга Зузанны, с которой они вместе работали на сортировке трофеев, скинула в наше окно передачку, которую они насобирали в эсэсовской кухне. Дары посыпались прямо мне на кровать. Две морковки и яблоко. Квадратный кусочек сыра и кубик сахара. Просто дождь с небес.

– Это кроликам, – сказала Анис достаточно громко, чтобы мы ее услышали.

Если бы ее застукали, точно бы в карцер отправили.

Я обмотала вокруг ложки записку для мамы, которую написала на одном из листиков Реджины, и забросила ложку в окно.

– Можешь передать это моей маме?

– Попробую, – пообещала Анис.

Ложка, уже без записки, благополучно приземлилась на мою кровать.

– Из санчасти после операций убрали много сестер из заключенных, – сообщила Анис.

Какие новости! Так вот почему мама к нам не приходила.

– Спасибо, Анис.

Я так обрадовалась возможности передать маме, как мы по ней соскучились.

После этого нас стали называть кроликами. И по-польски, и по-французски. Даже доктор Оберхойзер называла нас Versuchskaninchen – «подопытные кролики».

Спустя несколько недель после того случая у всех нас начались проблемы с использованием судна. Да еще нога чесалась так, что с ума можно было сойти. Иногда я просыпалась от этого посреди ночи и больше уже не могла заснуть. Думала о Луизе. О том, что скажу Петрику. Его родителям. Они никогда не смогут смириться с этой потерей.

Однажды у меня получилось вытянуть из сетки под матрасом длинную гнутую проволоку. Я сунула ее под гипс и почесала рану.

Помогло.

Мы сочинили гимн хлебному пудингу. Реджина читала нам разговорник и рассказывала разные истории про своего маленького сына Фредди. Тот, когда ее арестовали, только-только начал ходить. Я часами наблюдала за птичкой, которая строила гнездо в наш первый день в санчасти. Мне это нравилось, пока я не поняла, что она скрепила веточки человеческими волосами – светлыми, темными, рыжими, каштановыми.

Однажды утром в палату зашли медсестры.

– Пришла пора снимать гипс, – объявила сестра Герда таким голосом, будто это было рождественское утро.

Первой выбрали меня. Я обрадовалась как ненормальная.

Медсестра помогла мне забраться на каталку и накрыла лицо полотенцем. Меня отвезли в операционную. Я по голосам поняла, что там несколько человек. Мужчины и женщины, в том числе доктор Оберхойзер и медсестра Герда.

Я вцепилась в подстеленную под меня простыню и порадовалась, что на лице полотенце. Я сама не знала, хочу ли увидеть свою ногу, и молилась, чтобы ко мне вернулась способность ходить и танцевать.

Петрик теперь решит, что я уродина? Может, когда гипс снимут, нога будет не такой уж страшной.

– Почту за честь, – произнес мужчина таким голосом, будто ему доверили открыть бутылку редкого шампанского.

Доктор Гебхардт?

Чем-то вроде ножниц начали разрезать гипс. Я почувствовала прикосновение холодного металла. В щель хлынул воздух. Гипс разрезали на две части. Кто-то снял верхнюю, и жуткая вонь проникла под полотенце у меня на лице. Я приподняла голову. Полотенце упало. Доктора и медсестры в ужасе отшатнулись. Герда хватала ртом воздух.

– Боже правый! – приглушенно воскликнул доктор Гебхардт.

Я попыталась опереться на локти, чтобы разглядеть, что там с ногой, но Герда удержала меня и снова положила на лицо полотенце. Я смогла оттолкнуть ее от себя. Села. И увидела, во что превратилась моя нога.

Мы, немцы, встречали весну сорок второго с оптимизмом.

Да, ходили разговоры о том, что война Гитлера на два фронта приведет нас к поражению. Но мы в Равенсбрюке каждое утро читали в «Штурмовике» хорошие новости. В газете писали, что фюрер подчинил себе Европу, во всяком случае ту ее часть, которая нужна нам, немцам.

Я не сомневалась – к лету война закончится.

В конце минувшего года наши союзники-японцы нанесли поражение американцам в Пёрл-Харборе, и в ту весну мы приветствовали их непрекращающиеся военные успехи. Японская делегация посетила Равенсбрюк. Они были в восторге от того, в какой чистоте содержат «Исследовательницы Библии» свое жилище, особенно им понравились приоконные ящики с цветами. Гиммлер лично распорядился установить эти ящики. Поскольку для визита делегации выбрали Равенсбрюк, крайне важно было произвести на гостей хорошее впечатление.

Я собрала целый альбом, посвященный нашим успехам в России. Взятие Киева. Наступление на Москву. Да, мы потерпели первое поражение в нескольких километрах от Кремля. Но это из-за ранней и очень холодной зимы. Наши солдаты сражались в легкой форме. Когда фюрер призвал германский народ посылать нашим мальчикам теплую одежду, мы все как один отправили на фронт лыжные ботинки, зимние наушники и бесчисленное количество меховых курток! Газета предсказывала, что с приходом тепла мы пойдем в наступление и начнем одерживать очередные победы.

Моя карьера тоже пошла в гору. Летом на место коменданта Кёгеля прислали гауптштурмфюрера СС Фрица Зурена. Это была хорошая замена. Кёгель – тучный и многословный, Зурен, в противоположность ему, подтянутый и краткий. Он оказался приятным мужчиной и по достоинству оценил тяжелую работу, которую я проделала, чтобы навести порядок в санчасти. Мы с ним сразу поладили.

Комендант устроил вечеринку в честь своего назначения.