удовлетворенными, потому что чувствуем, что знаем, "что здесь происходит". Достоверность и связность - отличительные черты убедительного объяснения.

Нарратив - это не просто синоним вербальной коммуникации. Вербальная коммуникация также не является менее "научной", чем алгебраическая или другая символическая коммуникация. Чтобы справиться с радикальной неопределенностью, мы пытаемся сформировать связный и достоверный ответ на вопрос "Что здесь происходит?". Это эффективное использование нарратива резко контрастирует с идеей о том, что нарративы - это обращение к плохо информированным и "предвзятым" агентам, которые предпочитают рассказ вычислениям.

Загадка для многих может оказаться решаемой проблемой для немногих, как в случае с миссией НАСА на Меркурий или в "Приключениях Шерлока Холмса". Все подсказки, необходимые для решения головоломки в классическом криминальном романе, заложены в тексте, но только великий сыщик может отличить подсказки от ложных запахов и решить головоломку. Криминальный роман, как и кроссворд, - это искусственная конструкция, придуманная составителем. Читатель знает, что автор предоставит решение в конце книги - если только, как обнаружил Тони Хэнкок в радиосериале BBC, вы не дойдете до конца и не обнаружите, что последняя страница вырвана. Но многие проблемы, с которыми мы сталкиваемся, как отдельные люди в нашей повседневной жизни или коллективно в государственной политике, не обещают разрешения в последней главе. Последняя страница еще не написана, и, возможно, мы никогда не дойдем до нее.

Невозможность отразить сложность повествования с помощью субъективных вероятностей проиллюстрирована в фильме "Сквозь зазеркалье" , но в равной степени применима и в реальном мире. Столкнувшись с такими же уникальными, но более важными проблемами, чем встречи с воображаемыми существами, Рузвельт не смог предвидеть Перл-Харбор , а Сталин был ослеплен немецким вторжением, хотя оба были снабжены конкретными разведданными о неизбежности нападения. Эти неудачи в прогнозировании Рузвельта и Сталина отражают не неверные оценки вероятностей, а слабость воображения относительно того, что может ждать нас в будущем. Лорд Кельвин не мог предвидеть существование аэропланов. Леонардо да Винчи задумал пилотируемый полет, но Кельвин, приземленный ученый, не мог понять, как этого можно достичь. Научная фантастика - это выход для воображаемых путешествий в будущее, и никто не может здраво оценить вероятность событий, описанных в этих спекуляциях; они иллюстрируют, как повествование может быть использовано для того, чтобы бросить вызов существующим представлениям о том, как устроен мир.

 

Метафоры, которыми мы живем

Наша потребность в повествованиях настолько сильна, что многие люди испытывают потребность во всеобъемлющем повествовании - некой объединяющей объясняющей теме или группе связанных тем с очень общей применимостью. Эти грандиозные повествования могут помочь им поверить, что сложностью можно управлять, что существует некая история, которая описывает "мир таким, какой он есть на самом деле". Каждый новый опыт или кусок информации может быть интерпретирован в свете этого всеобъемлющего повествования.

Даже на переднем крае науки, в теоретической физике, поиск единой теории всего на протяжении двух десятилетий занимал область вокруг спорного изложения теории струн. Идея о том, что физика может дать исчерпывающее описание "физического мира, каким он является на самом деле", хотя и спорна, но не смехотворна. Но в применении к человеческому поведению это утверждение просто смехотворно.

Ложные нарративы, тем не менее, могут быть социально полезными. Бушмены Калахари, как и представители многих донаучных культур, верят, что гром и молния выражают гнев богов. Но в худшем случае эта вера действует как сдерживающее влияние на поведение, которое боги могут не одобрить. И почти во всех донаучных культурах, которые мы изучали, суеверные и часто пространные повествования используются для "объяснения" непонятных природных явлений. Вера в жизнь после смерти, как и необходимость умилостивить божества, чтобы избежать неблагоприятной погоды, в основном благотворно влияет на поведение и обеспечивает утешение умирающим, их друзьям и родственникам. Но повествование о будущей лучшей жизни может нанести огромный вред, если оно перерастает в утверждение, что джихадистов-смертников в раю будут встречать приветливые девственницы.

Религия была источником всеобъемлющего повествования в большинстве обществ. И для многих людей она до сих пор остается таковой, а сегодня в основном является благотворной силой, обеспечивая моральный кодекс и чувство направления для своих приверженцев. В тех регионах и сегментах обществ, где религиозные верования сократились, пространство, оставленное отступившим потоком религиозной веры, для многих заполнилось сначала марксизмом, а в последнее время рыночным фундаментализмом и экологизмом. Джордж Элиот незабываемо карикатурно изобразила повествование напыщенного и педантичного Эдварда Касобона, который вообразил, что нашел ключ ко всем мифологиям.

В центре нашей индивидуальной жизни часто находятся личные нарративы - "метафоры, которыми мы живем". Термин "парадигма повествования" принадлежит американскому исследователю коммуникации Уолтеру Фишеру. В его фундаментальной работе о роли нарративов центральными произведениями являются "Смерть коммивояжера" Артура Миллера и "Великий Гэтсби" Ф. Скотта Фицджеральда . Каждое из этих произведений входит в число величайших произведений американской литературы двадцатого века, и оба описывают крах ложных нарративов, которые построили для себя их главные герои. И пьеса, и роман иллюстрируют опустошение, которое последовало за этим крахом. Та же тема пронзительно раскрывается в романе Кадзуо Исигуро "Остаток дня" . .

 

Хорошее суждение

Американский политолог Филип Тетлок в течение двух десятилетий накапливал прогнозы предполагаемых экспертов, в основном в отношении геополитических событий, и оценивал их точность. Такая оценка требует, чтобы вопрос, поставленный перед прогнозистом, был конкретным и привязанным к временной шкале; в противном случае прогнозист легко найдет оправдание своей неудаче в сбивающих с толку факторах. Провалившиеся гуру утверждают, что их прогноз был по сути верным, хотя нам может показаться иначе; или же они говорят нам, что дата, когда их тезис подтвердится, еще не наступила. Именно поэтому Тетлок задает вопросы, результаты которых бинарны и поддаются количественной оценке, например, "Будет ли число зарегистрированных сирийских беженцев, о которых Агентство ООН по делам беженцев сообщило на 1 апреля 2014 года, меньше 2,6 миллиона? " Как мы заметили в Главе 2, это требование окончательного подтверждения исключает многие вопросы, на которые мы жаждем получить ответы. Тетлок утверждает, что, отвечая на множество мелких - и часто неинтересных - вопросов, подобных этому, мы можем сформировать мнение о вопросах, которые нас действительно волнуют. Но ответы на большие вопросы, например, какова должна быть реакция Америки на геополитические последствия гражданской войны в Сирии, - это нечто большее, чем сумма ответов на маленькие вопросы.

Оценка Тетлоком точности исторических прогнозов дает полезное представление о том, что характеризует надежных и ненадежных прогнозистов. Мало кто из читателей удивится тому, что в ходе своей первоначальной работы Тетлок узнал, что прогнозисты в его выборке были