берлинским пролетариатом над прусскими гвардейскими полками. То, что для решений нового собрания требовалось утверждение короны, возвращало короне прежнее главенство; она могла диктовать свою волю, или же ее нужно было обуздать второю революцией, для устранения которой министерство Кампгаузена — Ганземана принимало все меры, какие только оказывались в его силах. Оно причиняло множество мелких неприятностей Собранию, созванному 22 мая, выставляло себя «щитом династии» и тем временем возглавило безголовую контрреволюцию реакционным наследником престола, прусским принцем, вызванным из Англии, куда он скрылся 18 марта от гнева масс.

Берлинское собрание, конечно, не стояло на революционной высоте, но все же не так блуждало в мире мечтаний, как франкфуртский парламент. Оно признало принцип «соглашения», который высасывал у него мозг из костей, но все же решилось на смелый поступок, когда берлинское население выступило 14 июля с непосредственной угрозой, сделав нападение на арсенал. Это вызвало падение Кампгаузена, но еще не Ганземана. Их отличало друг от друга то, что Кампгаузен еще не расстался с остатками буржуазной идеологии, тогда как Ганземан без зазрения совести отдался торгашеским интересам буржуазии. Он думал угодить этим интересам, ухаживая за королем и юнкерством, развращая Собрание и обращаясь с массами грубее, чем когда-либо. Контрреволюция по основательным соображениям оставляла его временно на месте.

Против этого рокового течения и восстала со всей решительностью «Новая рейнская газета». Она указывала, что Кампгаузен сеет реакцию в духе крупной буржуазии, а пожнет ее в духе феодальной партии. Она подстегивала берлинское Собрание и, в частности, его левую часть к решительным действиям; по поводу его гнева из-за уничтожения нескольких знамен и оружия при разгроме арсенала она, напротив того, восхваляла верный такт народа, который выступил революционно не только против своих угнетателей, но также против блестящих иллюзий своего собственного прошлого. Она предупреждала левую от обманчивого блеска парламентских побед, которые старая власть ей охотно предоставит, сохранив вместе с тем за собою все действительно решающие позиции.

Министерству Ганземана газета предсказывала жалкий конец. Оно надеялось утвердить господство буржуазии тем, что заключало компромиссы со старым феодальным и полицейским государством. «В стремлении к этой противоречивой, обращенной на два фронта задаче еще неосуществленному господству буржуазии и даже самому существованию министерства ежеминутно угрожает наступающая реакция в абсолютистическом и феодальном смысле, и министерство будет побеждено ею. Буржуазия не сможет отстоять своего господства, если не сделает своим союзником весь народ и не выступит более или менее демократично». Газета резко обличала усилия буржуазии свести к шутовскому обману все освобождение крестьян, эту самую законную цель буржуазной революции: «Германская буржуазия 1848 г. предает без всякого стыда крестьян, которые являются ее самыми естественными союзниками, плотью от ее плоти, и без помощи которых она окажется бессильной перед дворянством». Таким образом немецкая революция 1848 г. лишь пародия Французской революции 1789 г.

Это было верно еще и в другом смысле. Немецкая революция победила не собственными силами, а лишь следуя примеру Французской революции, которая уже привлекла пролетариат к участию в правительстве. Если это и не оправдывает предательства буржуазии в отношении немецкой революции, то по крайней мере объясняет его. Но казалось, почти в те же июньские дни, когда министерство Ганземана начало свою работу могильщика революции, что эта гора упала с плеч буржуазии. В ужасном уличном сражении, длившемся четыре дня, парижский пролетариат был разбит, причем все буржуазные классы и партии оказали капиталу свою помощь, помощь палачей.

В Германии же «Новая рейнская газета» подняла из пыли знамя «побеждающих побежденных». О том, куда должна примкнуть демократия в классовой борьбе между буржуазией и пролетариатом, Маркс говорил в следующих энергичных выражениях: «Неужели, спросят нас, мы не имеем слез, вздохов и даже слов для тех жертв, которые пали от ярости народа, для национальной гвардии, для походной гвардии, для республиканской гвардии, для линейных войск? Но об их вдовах и сиротах позаботится государство, декреты прославят их, торжественные похоронные процессии предадут их останки земле, официальная печать возвестит им бессмертие, а европейская реакция будет петь им хвалы на западе и на востоке. Привилегия же демократической печати, ее право в том, чтобы увенчать лаврами угрожающе мрачное чело плебеев: их раздирает голод и клеймит печать; они брошены врачами, честные обзывают их ворами, поджигателями и каторжанами; их жены и дети обречены на безграничную нужду, и лучшие из их среды сосланы за море».

Эта великолепная статья, из которой еще теперь брызжет пламя революционной страсти, стоила «Новой рейнской газете» второй половины ее акционеров.

Война с Россией

Война с Россией была осью всей внешней политики для «Новой рейнской газеты». В России газета видела врага революции, действительно страшного, который, несомненно, примет участие в борьбе, если движение сделается общеевропейским.

Газета стояла на правильном пути. В то же самое время, когда она требовала войны с Россией, русский царь, чего она тогда не могла знать, но что теперь установлено документально, предлагал прусскому принцу помощь русской армии для насильственного восстановления деспотизма; а год спустя русский медведь спас австрийский деспотизм, разгромив своими неуклюжими лапами венгерскую революцию. Германская революция не могла победить, не разрушив прусского и австрийского деспотизма, а эта цель оставалась недостижимой, поскольку сначала не была разбита власть царя.

Газета ожидала от войны с Россией такого же пробуждения революционных сил, какое вызвано было во французской революции 1789 г. войной с феодальной Германией. Если она, по выражению Веерта, третировала германский народ en Canaille, то была права в своем озлоблении, ибо Германия оказывала полицейские услуги и в течение семидесяти лет немало погрешила против свободы и независимости других народов в Америке и Франции, в Италии и Польше, в Голландии, Греции и других странах. «Теперь, когда германцы сбрасывают с себя собственное ярмо, должна измениться и вся их внешняя политика; иначе мы закуем в цепи, в которых держим чужие народы, также и нашу собственную молодую, едва только нарождающуюся свободу. Чтобы стать свободной, Германия должна предоставить свободу соседним народам». Газета разоблачала ту макиавеллиевскую узкосердечную политику, которая, колеблясь в своих основах в самой Германии, вызывала расовую ненависть, чуждую космополитическому характеру германцев; этим она хотела ослабить демократическую энергию, отклонить внимание от себя, создать канал для выхода революционной лавы и выковать таким способом оружие для внутреннего угнетения.

Газета выступала с самого начала «несмотря на патриотические завывания и барабанный бой почти всей германской печати», в защиту поляков в Познани, итальянцев в Италии, венгров в Венгрии. Она издевалась над «глубиной политических комбинаций», над «историческим парадоксом» требования, чтобы в тот самый момент, когда немцы борются со своими