могли помериться с датским могуществом, знать обратилась за помощью к союзному сейму и к прусскому правительству, от которых не опасалась никакой угрозы для своих феодальных привилегий.

Она встретила у них полную готовность оказать ей помощь; для них «охрана немецких интересов» явилась очень удобным средством оправиться от потрясающих ударов революции. Прусский король испытывал в особенности величайшую потребность восстановить уважение к своей гвардии, разбитой наголову 18 марта берлинскими бойцами на баррикадах, предприняв военную прогулку против слабой Дании. Он ненавидел партию эйдеровских датчан, как порождение революции, но считал, впрочем, и шлезвиг-гольштинцев мятежниками против Богом установленной власти и приказал своим генералам выполнить «службу революции» по возможности спустя рукава; через тайного гонца майора фон Вильденбруха он дал знать в Копенгаген, что стремится прежде всего сохранить на герцогском троне короля-герцога и выступает лишь для того, чтобы удержать радикальные и республиканские элементы от вредного вмешательства.

Дания, однако, не пошла на эту приманку. Она, со своей стороны, обратилась к защите великих держав, и Англия с Россией были готовы оказать ей эту защиту. Их помощь позволила маленькой Дании отодрать великую Германию, как шалуна-школьника. Датские военные корабли наносили немецкой торговле чувствительные раны, а немецкое союзное войско, вторгнувшееся под командой прусского генерала Врангеля в эльбские герцогства и, несмотря на свою жалкую стратегию, гнавшее перед собою значительно более слабые датские войска, было приведено к полному бездействию дипломатическим вмешательством великих держав. В конце мая Врангель получил из Берлина приказ отступить из Ютландии, в то время как Национальное собрание постановило 9 июня, что вопрос о герцогствах касался Германии и потому относится к его кругу деятельности и что оно будет охранять честь Германии.

Война действительно велась от имени Германского союза и являлась поэтому делом Национального собрания и габсбургского принца, который 28 июня был назначен правителем империи. Этим, однако, прусское правительство не постеснялось; оно заключило 28 августа, под давлением Англии и России, перемирие с Данией в Мальме на семь месяцев, совершенно не считаясь с поставленными правителем империи условиями и с их передатчиком. Отдельные условия перемирия были чрезвычайно позорны для Германии; временное правительство Шлезвиг-Гольштинии объявлено было распущенным, и высшее управление передавалось на время перемирия одному из сторонников Дании; указы прежнего временного правительства были отменены, и шлезвигские войска отделены от гольштинских. Точно так же Германия оказалась в арьергарде в военном отношении: перемирие было заключено на зимние месяцы, когда датский флот был бесполезен для блокады немецких гаваней, а мороз позволил бы немецким войскам перейти по льду через Малый Бельт, завоевать Фюнен и ограничить Данию одной Зеландией.

Известие о заключении перемирия в первые дни сентября словно громом поразило франкфуртское Национальное собрание, которое «со словоохотливостью прачек и наподобие схоластиков Средневековья» обсуждало до потери сознания бумажные «основные права» будущей имперской конституции. В первую минуту растерянности оно постановило 5 сентября приостановить выполнение перемирия и вызвало этим отставку имперского министерства.

Это постановление «Новая рейнская газета» приветствовала с живейшим удовлетворением, хотя и без всяких иллюзий. Несмотря на утвержденное договорами право, она требовала войны с Данией, как права, опирающегося на историческое развитие. «Датчане стоят в самой неограниченной торговой, промышленной, политической и литературной зависимости от Германии. Известно, что фактической столицей Дании является не Копенгаген, а Гамбург; что Дания получает всю свою литературную пищу, равно как и пищу материальную, из Германии и что датская литература — за исключением Гольберга — является простой перепечаткой германской… С тем же правом, с каким французы заняли Фландрию, Лотарингию и Эльзас и с каким они рано или поздно займут Бельгию, с тем же правом Германия займет Шлезвиг; это право цивилизации против варварства, прогресса против косности… Война, которую мы ведем в Шлезвиг-Гольштинии, поистине национальная война. Кто с самого начала был на стороне Дании? Три самые контрреволюционные державы Европы: Россия, Англия и прусское правительство. Прусское правительство, пока только оно было в состоянии, вело лишь показную войну; достаточно вспомнить о ноте Вильденбруха, о готовности, с которой правительство приказало отступить из Ютландии по представлениям, сделанным Англией и Россией, и, наконец, о самом перемирии. Пруссия, Англия и Россия — три державы, которых больше всего должны опасаться немецкая революция и ее первое следствие — немецкое единство: Пруссии — потому, что она тогда перестанет существовать, Англии — потому, что тогда германский рынок будет закрыт для ее эксплуатации, России — потому, что тогда революция продвинется не только до Вислы, но до Двины и даже до Днепра. Пруссия, Англия и Россия составили заговор против Шлезвиг-Гольштинии, против Германии и против революции. Война, которая, быть может, возникнет теперь из-за постановлений, сделанных во Франкфурте, будет войной Германии против Пруссии, Англии и России, и она нужна теперь дремлющему немецкому движению. Эта война против трех великих контрреволюционных держав заставит Пруссию действительно слиться с германской империей, сделает союз с поляками неизбежной необходимостью и немедленно вызовет освобождение Италии. Направленная прямо против старых контрреволюционных союзников Германии от 1792 до 1815 г., война эта повергнет „отечество в опасность“, но именно тем самым и спасет его, ставя в зависимость победу Германии от победы демократии».

То, что «Новая рейнская газета» ясно и резко высказывала в этих словах, отвечало инстинктивному чувству революционных масс; тысячи людей стремились из местностей на пятьдесят миль в окружности во Франкфурт, готовые к новой революционной борьбе. Однако, как справедливо указывала газета, эта революционная борьба смела бы самое Национальное собрание, и самоубийству из героизма оно предпочло самоубийство из трусости. 16 сентября оно признало перемирие в Мальмэ, и даже его левая, за исключением немногих членов, отказалась выступить в качестве революционного конвента. В самом Франкфурте дело дошло было до небольшой борьбы на баррикадах, и честный правитель империи умышленно дал ей даже несколько разрастись, чтобы затем вызвать из союзной крепости Майнца значительно превосходящие толпу войска и поставить суверенный парламент перед силой штыков.

В то же самое время в Берлине министерство Ганземана было настигнуто тем жалким концом, который ему предсказывала «Новая рейнская газета». Укрепляя будто бы «государственную власть» против «анархии», оно фактически помогало старопрусскому чиновничьему, военному и полицейскому государству, которое рухнуло 18 марта, опять стать на ноги. Ганземан даже не добился от правительства гарантий, обеспечивающих интересы буржуазии, ради которых он предавал революцию. Прежде всего, как вздыхал один из членов берлинского Собрания, «старая воинская система сохранялась еще во всей ее всеполнейшей полноте, хотя в мартовские дни и произошел разрыв с нею», а с парижских июньских дней у нее бряцала сабля в ножнах. Ни для кого не было