А тем временем люди на площадке засуетились – их было человек семь в затёртых серых робах. Среди мельтешащих фигур Лора не без труда, но признала вчерашнего парнишку со шлангом. Переглянулась с Риком, не желая голосом портить запись, которая послужит вещдоком: оливковые глаза понимающе сверкнули охрой в ответ. Достаточно запомнить лица, чтобы потом суметь всех опознать, если на видео что-то потеряется. Раздался тяжёлый, металлический скрежет – это отворялись двери приземлившегося контейнера, и рабочие почему-то тут же натянули маски-респираторы и перчатки. До укрытия запаха не донеслось, но и без того было ясно, что амбре там ничуть не лучше, чем во вчерашней находке.

Вжавшись друг в друга плечами, Лора и Рик не дыша наблюдали, как под свет фонарей на площадку выходили мужчины и женщины. Если их можно было так назвать. Некто в спутанных и грязных тряпках, замызганных в экскрементах и банальной грязи. Не дав им даже толком встать на подкашивающиеся тонкие ноги, работники живо натягивали на их головы холщовые мешки и цепляли на запястья-прутики наручники. Казалось бы, легко оказать сопротивление: вот только у превращённых в биомассу рабов с землистой от голода кожей едва хватало сил стоять. Путешествие точно не было для них приятным. Одна из трясущихся девушек качнулась и упала на колени, будто пытаясь проблеваться, но видимо, в желудке попросту ничего не было очень давно. Она содрогалась спазмами до тех пор, пока ближайший к ней мужчина в серой робе не подхватил её под руки и не рванул вверх, поставив прямо. Грязное, смуглое лицо с прилипшими к щекам чёрными волосами накрыл мешок, на шее затянулся шнурок.

– Вот по кому плачет Джаха́ннам38, – сквозь зубы тихо прошипела Лора, с нарастающим ужасом смотря на то, как истощённых нелегалов выстраивали в шеренгу. Будто кадры из документального фильма про Освенцим, когда-то просмотренного на внеклассном занятии в школе.

– Про ад не скажу, но тюрьма по ним плачет точно, – Рик прищурился и беззвучно зашевелил губами, подсчитывая вышедших из контейнера: – Двадцать один. Совсем негусто…

Похоже, так решил не только он. Не успели несколько человек исчезнуть в крайнем фургоне, подчиняясь громким командам от рабочих, как оглушительно грохнула дверь минивэна, и на площадку ступил высокий мужчина, шириной накаченных плеч способный загородить слона. На нём была довольно лёгкая джинсовка, в руке он небрежно крутил телефон и поигрывал зажатой в зубах зубочисткой. А когда свет фонаря упал на его лицо с короткой светлой бородкой, Лора застыла в неверии.

Хлёсткий удар по щеке всей увесистой пятернёй. Жжёт. Виском прикладывается к замызганной стене школьного туалета.

– Я не разрешал смотреть на меня, падаль. На колени, тупая шлюха. Будешь сосать за всех обезьянок разом.

Эти яркие голубые глаза, ледяные, вдолбленные в память пожизненным клеймом. Могло пройти пять лет, десять, даже пятьдесят, но их Лора не забыла бы никогда. Глаза, каждый день, с самых тринадцати лет, указывающие ей место. Место на полу туалета. Воздуха, воздуха. Хоть глоток.

Желудок содрогается, пытаясь изрыгнуть из себя сперму половины футбольной команды. Горькая желчь. Ссохлась обкончанная длинная чёрная коса, за которую её тянули от паха к паху. Гогот откуда-то сверху и пинок по рёбрам: спасибо, так легче выблевать остатки. Она знает, что на неё смотрят голубые глаза капитана, и потому, сжимаясь в комок на холодном кафеле, не даёт ему видеть свою боль, не даёт себе плакать. Плакать о потерянной вере в Аллаха, потому что трогать её должен был только будущий муж – а куску мяса, которым она стала, больше не стать достаточно чистой для намаза. Этим ртом нельзя целовать детей.

– Кажется, наша черножопая шмара отдохнула, парни. Кто ещё не отлил – можно ссать прямо на неё, – оглушающий гогот, подхваченный многоголосьем, ведь выполнить его приказ готовы все.

Нет. Это не может быть он, не сейчас. Оживший кошмар из угла спальни, ожившая тень её прошлого, её скелет. Единственный во всём мире, о чьей смерти молилась изо дня в день: стоит под фонарным столбом и смотрит с хищной улыбочкой, как в фургоны грузят свежее мясо. Трясущаяся рука сама скользнула в карман куртки, сжимая встретившую теплом рукоять револьвера. Шанс. Внезапный шанс, которого желала год за годом, пока глотала помои и собственную кровь из прокушенных щёк посреди футбольного поля, пока мазала синяки и следы пальцев.

– Лора? – где-то глухо позвал Рик, неспособный пробиться через объявшую её непрошибаемую толщу ненависти. Шаг на свет, выходя из укрытия, видя перед собой лишь цель. Голова Алекса Фишера. На пике. – Лора, стой! – уже почти молящий громкий голос. Плевать.

– Глотай. Или я отрежу тебе сиськи, – лезвие у шеи, деталь его больного кайфа, и в горло льётся вязкая, тёплая жижа, которую тело пытается отторгнуть спазмами. Руки. Везде – одна пара, вторая, третья. На бёдрах, груди, под задранной майкой. Лапают, лапают, лапают под смешки и довольные комментарии. На каждое грубое касание кожа словно скукоживается отвращением настолько мерзким, что хочется царапать себя ногтями, содрать всё это, вылезти из собственной гнилой шкуры. – Ты – никто. Ты – грязная тварь, которую никто не звал в мой дом. Жри, что тебе природой положено. Парни, кто следующий?

Всхлип без соли, и Лора вскинула руку, прицеливаясь в затылок Алекса, не испытывая и капли сомнений. Далеко. Ещё шаг, и тут он медленно обернулся, будто почувствовав на себе всю злобу чёрных глаз, пропитанных ужасом и возродившимся пламенем мщения. Всё слишком быстро: никакой замедленной съёмки, лишь туман.

– Твою мать! – с криком узнавания вовремя ушёл вбок Алекс, потому что первая пуля из револьвера просвистела мимо его уха буквально в трёх сантиметрах. Тут же ответным жестом выставлено вперёд чёрное дуло выхваченного из-за пояса пистолета, но Лора и не думала прятаться или уклоняться. Только уничтожать.

Руки на шее, его руки, её кандалы, которые никогда не дадут ей спать безмятежно. Его запах. Его вкус. Его голубые глаза – её проклятие.

Вторая, третья пуля, всё в дерьмо, в молоко, на автомате. Пятая и последняя застряла в дверце минивэна. Барабан Сива быстро закончился, не достав цель, потому что через муть в глазах невозможно видеть.

Панические визги напуганных выстрелами людей, давящие звоном перепонки. Сдавленные ругательства позади и пытающаяся поймать её свободную от револьвера руку рука. Безумно вовремя пальцы Рика всё же схватили запястье и рванули Лору на себя, но всё равно недостаточно быстро: грохот ответных выстрелов ударил по сжатому воздуху, жгучая боль пролетевшей пули резанула по рёбрам, и тут же следом прошила раскалённым клинком бедро. Крик. Не сразу поняла, что кричит она сама, оседая на серый бетон, как изломанная кукла. Смотря в так быстро приближающиеся и горящие безумием глаза её ночного кошмара.

Её персональный Джаха́ннам.

______________________________

38 - Джаханнам – в мусульманском учении наиболее распространённое название геенны или ада.

Две минуты. Сто двадцать секунд. Отсчёт начался, как только в ушах прозвенел этот ни с чем несравнимый хлюпающе-разрывающий звук прошедшей через плоть пули. Звук ледяной сталью прошил грудную клетку, инеем заморозил человека и оставил солдата, вновь кинутого на полигон без бронежилета.