Алекс.

Глаза запекло, но не солью, а отголосками воспоминаний. Эхо её кошмаров. Круг замкнулся, казалось, вся жизнь вела в этот момент истины – осознать, что может ему отомстить не только раскуроченной машиной. Последнее, что она сделала, сбегая после выпускного из родного Роттенбурга: перерезала тормоза на подаренном бургомистром Фишером своему драгоценному ублюдку «Порше». Жаль, что это не помогло размазать мозги Алекса по асфальту. И вот теперь судьба сама дала ей второй шанс.

Забыв про боль, Лора стиснула зубы и заставила негнущееся тело подчиняться, чтобы сесть на кровати. Упрямство и воля – то, на чём она жила, как на топливе, столько лет. Свободной рукой снова потянулась к стакану и отпила воды без соломинки, залпом смачивая горло и вливая в себя энергию злости. Возможно, Аллах до сих пор её не оставил, раз дал силы пережить эту ночь. А может, благодарить нужно совсем не его.

– Подумать только: едва выкарабкалась с того света, и уже вовсю вертится, – раздался от двери приглушённый и чуть насмешливый голос Рика. Он стоял, подперев плечом косяк и сложив руки на груди. Чёрт его знает, как долго. – Привет, суицидница. Могла бы и предупредить про свою склонность кидаться под пули.

Сознание ещё оставалось рассеянным, плохо осознающим происходящее. Но Лора прекрасно слышала между строк, в самой интонации, что он говорил на самом деле.

«Я чертовски за тебя испугался».

– Привет, – вздохнула Лора и поморщилась от кольнувшей в ребро боли, заставившей сильней стиснуть стакан. – Я в порядке, правда. Не закроешь дверь?

Она понимала, что от неё потребуются ответы. И что на этот раз придётся рассказать правду. Прошлое теперь имело значение в настоящем. Он должен знать, какая сволочь стоит у них на пути… и от чьих рук сдохнет. Рик послушно выполнил просьбу, отрезая палату от внешнего мира, и прошёл к койке, усаживаясь рядом на стул. С безмерным удивлением Лора поняла, что оливковые глаза светятся ничуть не меньшей тревогой, чем у Кэтрин. Смотреть в них было неловко. Обещала быть сильной, и всё равно их обоих подвела. Какая же она никчёмная.

– Прости, что сорвала всю операцию, – пробормотала она, опустив взгляд в пустой стакан. – Я и впрямь оказалась вопящей Мэри-Джейн Уотсон.

– Нет, ты просто внезапно возомнила себя Эллен Рипли. Наверное, надо иногда напоминать тебе, что ты человек из плоти и крови, а кровь легко утекает через дырки от пуль, – Рик поправил халат на плечах и устало откинулся на стуле. Одежда на нём была чистая, очередная стандартная рубашка, но вот круги под глазами ясно говорили, что ночь снова оказалась бессонной. – Тебе влили плазму, заштопали. Трещину в ребре придётся потерпеть, гипс на такие кости не накладывают…

– Я знаю, – перебила его объяснения Лора, в лёгком сомнении покусав губы. Она никак не могла нащупать, с чего начать тяжёлый разговор, который должен состояться. – Я ломала рёбра. Точнее, мне их ломали, когда отпинывали в туалете.

Резко отставила стакан. Доверься или умри. Как просто и как сложно одновременно. Это – то, чего никто и ни разу не слышал из её уст. Та территория в глубине души, которую она называла своим Джаханнамом. Откуда по ночам выползали монстры с голубыми глазами и ставили её на колени, ломали кости, мочились на дрожащее тело. Раз. Ещё раз. И ещё.

– Лора, я не имею права тебя просить говорить то, что ты не хочешь. Но мне нужно знать, что вчера произошло, почему ты кинулась на того парня, будто увидела дьявола во плоти, – со скрипом подвинув стул ближе, Рик вновь попробовал поймать её взгляд. Его рука осторожно накрыла её пальцы, мягко сжимая, и теперь отступать было некуда.

– Нет. Ты имеешь право. Ты спас мне жизнь, я это понимаю. И теперь ты имеешь любые права, – глубокий вдох, наплевав на протестующе занывшее ребро. Она подняла голову и посмотрела прямо в затягивающую топким мёдом охру глубины его радужки, а затем выдохнула: – Моё имя Дамира Рабах. Не уверена, что так назвали меня родители, но именно с ним я пересекла в годовалом возрасте границу Афганистана вместе со своей тётей. Мы жили в Роттенбурге, маленький городок по сравнению с Гамбургом. В таких местах каждый сам за себя, и в девяностых одиноким беженкам приходилось… трудно.

Она сухо сглотнула, сжимая кулаки. Выворачивать себя наизнанку ей ещё не доводилось. Но так нужно, чтобы он понял, почему голова Алекса её и ничья больше. Рик не перебивал, всё так же держа её руку в своей, и тепло этого жеста подбодрило продолжить. Горло ещё протестовало, слабое тело дрожало всё отчётливей, но если не сказать сейчас, то уже просто не найдёт слов снова.

– Нас не любили. Местные клуши называли тётю ведьмой. Она торговала пряностями и безделушками, но лавку то обкрадывали, то поджигали, то изрисовывали ругательствами витрину. Мы едва сводили концы с концами. И вот девочке, носящей исламский платок и уже умеющей выпрашивать подачки у вокзала, пришлось идти в школу. Вряд ли ты можешь себе представить, какая тогда была реакция на меня у местных немецких деток, чистеньких и прилизанных. Матери одноклассников требовали, чтобы я каждую неделю приносила справки, что у меня нет вшей. Учителя надевали перчатки, прежде чем брать проверять мои тетради. И видя всё это, дети не собирались отставать. Пока были совсем маленькие – никто не хотел со мной играть, просто сторонились. Потом начались насмешки и издёвки. За смуглую кожу, за длинную косу, за юбки и за амулеты, за запах пряностей. С тринадцати лет на занятия меня допускали только с чистым анализом на токсины. А вот из туалета выйти было сложно. Из мужского туалета.

– Лора…

– Ты и сам уже всё понял, правда? – грустно улыбнулась она, не в силах перестать говорить. Будто с каждым словом открывались её раны, маленькие и большие, глубокие и поверхностные. Нервная дрожь по позвоночнику. – Меня не мог так сломать один жалкий полицай, если бы он был первым и последним. Нет, он просто тогда напомнил мне моё место. Место туалетной крысы, отсасывающей по кругу у всей футбольной команды. Капитаном, заводилой, был именно Алекс Фишер. Это он придумывал новые забавы. Никто не смел ослушаться сыночка бургомистра, спонсора школы. Я была его боксёрской грушей, развлечением его друзей. Они ни разу не поимели меня – Алекс говорил, что для этого я слишком грязная. Но умереть мне хотелось так часто, что дважды я брала в руки лезвие – и каждый раз меня останавливала только мысль о том, как однажды перережу Алексу горло, – от клокочущей в груди ненависти запекло так, что перехватило дыхание, и Лора сама крепче уцепилась за пальцы Рика.

– И вчера это… был Алекс? – глухо спросил он, и ей показалось, что в глубине темнеющих глаз она увидела нечто чёрное, густое, как дёготь. Вдохновляющее. Он не осуждает. Не презирает.

– Да. Я была в шоке, когда увидела его. Уезжая из Роттенбурга, я испортила тормоза в его машине, но тётя потом сказала, что он не расшибся. Дерьмо не тонет. Зато кажется, он по-прежнему больной на голову ублюдок, которого заводит чужая боль. Я даже не сомневаюсь, что он мог распотрошить Кристофа. Чёрт, да он мог поджарить его печень и съесть, особенно если на потеху публике. А всех этих нелегалов… Мне безумно жаль, если они попадают в его лапы. Потому что у него большой пунктик на чистоту арийской расы, и можешь оштрафовать меня за такие слова, но не удивлюсь, если у Алекса на жопе набита свастика.