степными травами. Там и тут, теряясь в многообразии форм и пестроте красок, расставлены подносы с фруктами и вином.

В соседней комнате, за ажурной перегородкой, слышатся шум и приглушенный рык. Но Мелек не обращает на него никакого внимания: гораздо больше его интересуют гости, которых привел Дастан. Хан меряет вошедших взглядом и отпускает Драгоша отдыхать. Нет никакого смысла утомлять Пятого Меча беседой: они знакомы давно и время для бесед еще найдут.

— И кого из вас просил принять князь? Обещали одного, а вас оказалось двое. — Хан изучающе смотрит на гостей и указывает на подушки, разрешая сесть.

Сквозь черный шелк одежд слишком долго не было видно настоящих эмоций, а теперь их приходится сдерживать самому. Неожиданно для себя Титай обнаруживает это сложным. И это после всего нескольких дней в обществе Алексея. Как можно быстрее вспоминая дворцовый этикет, юноша с поклоном благодарит хана и садится. Айташ делает то же и держится куда тише — ему не пришлось отвыкать от обычаев.

— Мое имя Кир, Великий хан. Мой спутник, Айташ, приходится мне названым братом. Он помог мне и, оказавшись в немилости у посла Джахана, последовал за мной, чтобы сопроводить и помочь уйти от погони.

Сказанное было правдой. Прежде чем нагнать их, Айташ запутал следы и увел лишние глаза в сторону северных границ, когда Титай с провожатыми покидал город через один из тайных ходов.

Хан опускается на подушки напротив своих гостей. Скрещивает ноги на турецкий манер и постукивает пальцем по перстню, задумавшись. Кажется, история на деле много любопытнее той, что довелось услышать от взволнованного гонца. Темный взгляд Мелека выражает интерес, когда хан жестом подзывает к себе Дастана.

Верный человек оказывается рядом тут же, с глубоким поклоном прикладывая ладонь к сердцу. Хан взмахивает рукой в сторону Айташа. Титай едва успевает открыть рот, как его вопрос предугадывают:

— Его проводят в безопасное место. Я хочу поговорить с тобой наедине. — В пальцах хана золотой кубок смотрится совсем хрупким. Он делает глоток терпкого напитка, дожидаясь, пока за Дастаном не закроются двери.

Османский режет слух. Хотя Титай сам предусмотрительно начал говорить на этом языке, чтобы греческий не вызывал вопросов: простой танцор не должен знать ничего, кроме речи Империи. Один на один с великими оставаться не страшно. Так даже лучше, привычнее… И привычка эта, увы, никак не связана с Алексеем. Титай мысленно усмехается, сохраняя на лице маску учтивости и отстраненности. Так принято.

Можно еще добавить восхищения — по вкусу, если собеседник к тому склонен. Это не ложь, нет, но таков обычай. Обычай… Он не сможет вернуться. Просто не сможет жить так, как прежде.

После Мангупа мир опрокинулся, звезды рассыпались с неба осколками под ноги, и каждый из них вонзается в ноги, стоит сделать шаг назад. Каждое воспоминание об Империи претит. Каждую привычку, появившуюся в Эдирне, хочется вырвать из-под кожи.

Как только их оставляют одних, хан едва заметно меняется: поза становится еще более вальяжной, рука, постукивающая пальцами по подушке, вытягивается вдоль спинки дивана. Хан щурится, невольно напоминая Титаю посла.

— Значит, это тебя Алексей хочет защитить от Великой Порты?

До сих пор идеи князя Дороса были не менее безумными: сказать Генуе, что Герай покровительствует постройке Каламиты; отдать на воспитание в Солхат юного Олубея; отправить Менгли в Дорос, а не в Кафу. Об этом знали все. Алексей всегда выставлял все «тайны» напоказ, вызывая весьма бурный отклик. Оттого никто даже не задумывался о причинах его поступков. Все казалось слишком очевидным, без подвоха. Конечно, такое мнение открывает огромный простор для маневров.

Хан закатывает расшитый золотом рукав почти до локтя, прежде чем берет с подноса небольшой фрукт. Но почти сразу кладет его обратно, передумав. Слишком любопытно все это, никакого терпения на светские беседы не хватит.

— Почему тебя ищет посол? У Алексея хватило бы и воинов, и золота, чтобы выкупить тебя или защитить. Значит, произошло что-то из ряда вон.

— Да, хан Герай, все так. — Человеку в его положении хорошо бы быть более радостным от такой защиты. Он не поднимает ни взгляда, ни головы. Тень должна быть подобна ключу в оправе фонтана — покладистой и тихой. — Князя пытались убить. Я встал на его защиту. Затем пытались убить и меня. Несколькими днями позднее княжич Олубей едва не погиб. Я был рядом и смог помочь. — Титай рассказывает постепенно и складно. Так поступаешь, когда не знаешь, насколько можешь доверять собеседнику, но и лгать ему не в интересах Титая. Хан может знать больше, чем говорит, и если Титая поймают на обмане, то головы не сносить.

Это не произносится, но для себя хан подмечает, что гость держится великолепно. Видно и его речь, и его манеры. Все меньше вопросов вызывает рьяное желание посла Джахана вернуть себе этого… Кира. Такие, как он, могут добиться всего, чего пожелают. Или сделать это для того, кому служат.

— Посол Джахан ищет меня, чтобы вернуть в Порту. К моему господину. Нас… одолжили посольству. Меня и человека, что прибыл со мной. — Титай тактично глотает слово «наняли». И тут цепенеет, охнув, не смея больше ни вздохнуть, ни пошевелиться.

Хан поворачивает голову туда, где из соседней комнаты под усилившийся звук журчащего фонтана показывается леопард. Не так давно Яшар научился открывать некоторые двери. С пышных усов зверя падают на пол капли воды. Он бьет хвостом о стену, а после и вовсе ложится в проходе, наблюдая за людьми.

Титаю часто снился сон. Во сне огромный зверь бросался на него, разинув алую пасть. Наутро не получалось вспомнить ничего, кроме острых когтей, белых клыков да россыпи черных пятен на золотой шкуре. Титай видел изображения леопардов, но никогда не встречал свой кошмар наяву.

Зверь тихо рычит, когда чувствует чужой испуг.

— Яш! — Голос хана, громкий и властный, отвлекает леопарда от вкусного страха. Теперь он смотрит только на своего хозяина, несколько раз ударяя хвостом по полу. Его учили подставляться ласке, а не нападать на гостей. Но Мелек все же подходит к зверю и подцепляет пальцами его ошейник, присаживаясь рядом. Теплая ладонь ложится между ушей животного. Хан гладит его до тех пор, пока тяжелая пятнистая голова не опускается на подставленные колени, а по залу не раскатывается утробное, довольное урчание.

— Выходит, тебя защищает князь, а твой друг просто сбежал? Вы ведь оба были рабами в Порте?

Детский страх не может занимать место в окрепшем сердце надолго. Сжав пальцы так, чтобы кольца впивались в них чуть сильнее, Титай возвращает себе самообладание и склоняет голову в знак покорности. Ему задали сложный вопрос. Скажешь, что