– И почему доктор Франклин не изобретет способ остановить жару? Я слышал, он способен изобрести что угодно.

– Франклин пока в Париже. Ест себе замороженные ягоды ложечкой, – сказал Маркус. – Сомневаюсь, Вандерслис, что у него есть время беспокоиться о таких, как мы с тобой.

– Замороженные ягоды. От одной мысли о них мне становится прохладнее. – Вандерслис вытащил из пальцев скелета использованный билет и принялся обмахиваться. – Поди, ложечку держит какая-нибудь утонченная французская дама.

К столу подошла разбитная женщина неопределенного возраста, с оспинами на лице и всклокоченными рыжими волосами. Попугаечно-зеленое платье со следами винных пятен обтягивало выпирающую грудь.

– Если не уберешь свои грязные сапоги с моего подоконника, тебя тоже придется кормить с ложечки, – сказала Герти, бесцеремонно сталкивая ноги Вандерслиса вниз.

– Не сердись, Герт. – Вандерслис жалобно посмотрел на нее. – Я просто хотел убедиться, почувствуют ли мои ноги дуновение ветра.

– Дай мне шиллинг, и я сама на них подую.

Герти сложила губы, готовая исполнить обещанное, но Вандерслис не откликнулся на ее предложение.

– Когда ты получишь жалованье, Клаес? Ты мне задолжал.

– Я отдам деньги, – пообещал Вандерслис. – Ты же знаешь, я держу слово.

Герти хмыкнула. Этого она не знала, но ей нравился молодой голландец.

– Мне нужно починить окна. Если до пятницы я не получу денег, запрягу тебя в работу. Будешь отрабатывать выпитое пиво.

– Спасибо, Герт, – произнес Вандерслис, продолжая обмахиваться. – Ты просто сокровище.

– И от меня спасибо, Герти. – Маркус положил на стол медный жетон. – Мне пора в госпиталь. Ты сделала запасы продовольствия? Запаслась водой и дровами на случай, если англичане вторгнутся?

– Ох, как много ты беспокоишься, – отмахнулась Герти. – Теперь, когда генералу Вашингтону помогают эти очаровательные французы, война закончится еще до Рождества.

Филадельфийские женщины были влюблены в маркиза де Лафайета, девятнадцатилетнего стройного красавца с рыжими волосами и зачаточными познаниями английского языка.

– Твой маркиз привез сюда всего дюжину помощников, – возразил Маркус.

Судя по его собственному боевому опыту, этого явно не хватит, чтобы остановить войска англичан.

– Ла-ла! – Таков был ответ Герти на все раздражающие факты. – Маркиз такой рослый, что его можно разделить пополам, и даже в таком виде он будет пригоднее для сражений, чем большинство моих посетителей.

– И все-таки помни, о чем я тебе говорил. Если здесь появятся англичане, держи свои патриотические воззрения при себе. Обслуживай тех, у кого есть деньги. Старайся выжить.

Эти советы Маркус пытался внушить Герти с тех самых пор, как прививки в Трентоне закончились и доктор Отто со своим персоналом переехал в Филадельфию.

– Непременно запомню. А сейчас поцелуй Герти и возвращайся в госпиталь. – Герти подставила накрашенные губы, но Маркус ограничился легким поцелуем в щеку. – Передай доктору Отто: если ему одиноко, Герти всегда ждет его здесь, – сказала она, не смущаясь сдержанностью объятий Маркуса. – Мы с ним поговорим на родном языке и вспомним старые времена.

Маркусу доводилось встречаться с миссис Отто. Эта дородная женщина говорила мало, но успешно командовала всей семьей и персоналом госпиталя. Ей хватало хмурого выражения лица и тяжелой походки. Даже если доктор Отто отчаянно нуждался в женском утешении, отправиться к Герти было бы для него таким же безумием, как проткнуть себя штыком.

– Обязательно передам, – сказал Маркус, надел шляпу, помахал на прощание Вандерслису и вышел на жаркое солнце.

Чтобы добраться до госпиталя, Маркусу нужно было пройти изрядную часть этого густонаселенного, хаотичного города. За несколько месяцев жизни в Филадельфии он полюбил город и жителей, невзирая на грязь и шум. Даже в условиях войны кирпичное здание городского рынка ломилось от даров окрестных ферм и рек. В кофейнях и тавернах звучали все языки. Казалось, корабли всего мира спешили бросить якорь в филадельфийской гавани.

Августовская жара, по-видимому установившаяся навсегда, и неминуемая угроза вторжения англичан (многие верили, что этого не случится) не отражались на городской жизни. Жизнь в Филадельфии кипела. По улицам ехали всадники и катились телеги, наполняя жаркий воздух стуком копыт и скрипом колес. Каждый дюйм пространства, не занятый жильем или таверной, занимали ремесленники и торговцы. Здесь продавалось все: седла, обувь, лекарства, газеты. Отовсюду слышался стук молотков и жужжание токарных станков..

Маркус свернул в западную часть города и оказался на сравнительно тихих улицах, где жили богатые торговцы. Плотный летний воздух приглушал окрестные звуки. Маркус шел вдоль стен, за которыми раскинулись сады. Оттуда слышался детский смех и окрики нянек. В цветущих кустах жужжали насекомые, собирая нектар. Иногда раздавался голос посыльного, принесшего товар. Маркус ни разу не бывал в богатых домах, но любил представлять, как они выглядят изнутри: черно-белые блестящие полы, высокие окна со сверкающими стеклами, белые свечи в медных канделябрах, способные разогнать сумерки, библиотека, полная книг, ожидающих прочтения, и глобус, помогающий мечтать о путешествиях по всему миру.

«Однажды и у меня будет такой дом», – пообещал себе Маркус. Тогда он приедет в Хедли, заберет мать и Пейшенс и увезет жить сюда.

А пока Маркус довольствовался возможностью побыть рядом с роскошью. Он пил медовый аромат каштанов и терпкий запах кофе, прилетавший из окон изящных гостиных. Когда они приехали в Филадельфию, доктор Отто повел Маркуса в «Городскую таверну» и угостил чашечкой этого темно-коричневого эликсира. Маркус впервые попробовал настоящий кофе. До сих пор он пил только чай и черное пойло, которое готовили в армии, называя кофе. Ликующее состояние, возникшее у него после чашечки кофе, сохранялось несколько часов. С тех пор он навсегда связал кофе с умной беседой и обменом новостями. По представлениям Маркуса, час, проведенный в «Городской таверне» среди местных торговцев и предпринимателей, был почти равнозначен нахождению в раю.

Красивые дома постепенно сменились высокими кирпичными зданиями, в которых жили и работали менее преуспевающие филадельфийцы. Пройдя еще немного, Маркус увидел два городских госпиталя. Оба были увенчаны куполами. Пенсильванский госпиталь находился в ведении городского колледжа. Здесь врачи, получившие университетское образование, проводили операции и читали лекции по медицине. Доктор Отто с семьей и персоналом заведовал другим госпиталем, носившим название Филадельфийского исправительного дома для нищих, преступников и умалишенных.

Маркус вошел в холл Исправительного дома и увидел, что тот заставлен ящиками и коробками всех размеров. Здесь же громоздились несколько шкафов для лекарств. Вокруг этого хозяйства хлопотали четыре врача, носившие одинаковую фамилию Отто (такое встречалось не в каждой армии): сам доктор Отто, его старший сын Фредерик, средний, названный в честь отца Бодо, однако между собой его называли Доктор Младший, и младший Джон, этого звали просто Парень. Все четверо сверялись с листами перечней. Вокруг сновали сиделки и санитары, выполняющие распоряжения доктора. Спокойствие сохраняла лишь миссис Отто. Она сворачивала ленты бинтов в тугие свертки, пресекая попытки госпитального кота играть с лентами.