Вдруг позвонил Тарас:

– Как жизнь, подруга?

– По-моему, у меня получается!

– Такое ликование в голосе, надо же! А я вот что хотелтебе сказать: я сделал портрет, не хочешь взглянуть? По-моему, это шедевр!

– Конечно, хочу!

– Тогда приходи быстро, жду!

– Тарас, а можно я принесу первую страничку, мне надокому-то показать…

– Валяй!

Я побежала к Тарасу, захватив с собою листок Эмминого текстаи свой.

Тарас встретил меня торжественно:

– Сначала портрет, а Эммины какашки потом! Закрой глазаи дай руку.

Я подчинилась. Он ввел меня в мастерскую:

– Открывай!

– Боже мой, это я?

Передо мной был действительно шедевр! С портрета на менясмотрела удивительная женщина.

Вроде бы это я, мои волосы, мои глаза, мое платье, но ятаращилась на нее как на незнакомку. Эта незнакомка была удивительно хорошасобой. И загадочна.

– Ну как? Довольна? – потирал руки Тарас.

– Нет слов, но только это не я.

– Ты, голубушка, ты! Просто ты себя такой еще незнаешь. Ты ведь, насколько я понимаю, начала новую жизнь, и в этой новой жизниты именно такая…

– Тарас, вы гений! Я всегда считала, что совершеннонефотогенична.

– Это чушь! Для хорошего фотографа нет нефотогеничныхлиц, как для хорошего мужика нет фригидных баб, чтоб ты знала! По-моему, за этостоит выпить! Шампанского! Да, кстати о шампанском, пока мы не начали,покажи-ка мне, что ты там вылепила из Эмкиного дерьма.

Он взял у меня оба листка и вдруг громко расхохотался.

– Что? Почему вы смеетесь? – растерялась я.

– Потому что ящик шампанского мне обеспечен! А Эммасделает головокружительную литературную карьеру! Ты, Саша, просто молодчина,это здорово. Вместо каменотеса тут поработал ювелир! И ты никогда ничего неделала в этой области?

– Никогда. Но мне вдруг ужасно понравилось… Это такинтересно…

– Тебе вправду это интересно? – поразился он.

– Честное слово! Понимаете, я сразу вижу какой-торезультат, пусть незначительный, но все-таки… Берешь три корявые фразы, делаешьиз них одну приличную, как-то даже начинаешь верить в себя… Я понимаю, это,наверное, не правильно…

– Глупости, все правильно! Думаю даже, это будет длятебя неплохой школой. Поработаешь с Эммой, а там, глядишь, и сама что-нибудьсочинишь. А если не сочинишь, может, Эмма для тебя журнал какой-нибудь откроетили купит – в благодарность за успешную литературную судьбу. Она такая, онаможет, если проникнется к человеку… Ну давай шампанского выпьем за портрет иначало новой жизни. Слушай, а кто твой муж, если не секрет?

– Актер.

– А… известный?

– Более или менее.

– Ты не хочешь о нем говорить?

– Не хочу.

– Достал?

– Точно.

– Ладно, не буду лезть к тебе в душу. За тебя! За точтобы ты узнала себе цену! Женщина, не знающая себе цены, – не совсемженщина, только не обижайся. А вообще, твое здоровье.

В этот момент у меня в сумке зазвонил телефон.

Я вдруг жутко испугалась, даже почувствовала, что меняпрошиб холодный пот.

– Алло! – прохрипела я.

– Саша, это Наташа из Арада.

– Наташа, что? Что случилось?

– Мария Львовна… – Она всхлипнула, и мне все сталоясно. – Мария Львовна сегодня… ночью… скончалась…

– Боже мой!

– Саша, говорят, она умерла во сне, не мучилась. Завтрапохороны. У нас тут быстро хоронят. Ну, я не знаю, что еще сказать… Она васочень любила, Саша.

– Я знаю… Спасибо вам, Наташа. Я тоже не знаю, чтоговорить. Я… Мне так больно, что я не могу хотя бы похоронить ее… – уже в голосрыдала я.

– Что случилось? – испуганно спросил Тарас. –Кто-то умер?

– Бабушка. Сегодня ночью…

– А почему ты не можешь поехать на похороны? Тебеденьги нужны?

– Нет, меня туда не пускают.

– Кто не пускает, куда?

Я, всхлипывая, объяснила ему, в чем дело.

– Фу-ты, ну-ты, вот дерьмо… Ну ладно, Саша, в концеконцов, похороны – это дело такое… Там без вас обойдутся. А бабушка все равноуже ничего не чувствует. Главное, чтобы ты любила память о ней, не забывала, апохороны – это так, обряд… К тому же, кажется, у евреев в Израиле похоронывообще какие-то странные. Ни цветов, ни гроба. Так зачем тебе смотреть, кактвою бабушку в тряпку заворачивают и кладут в чужую землю без единого цветка?Ты сходи в церковь, поставь свечку за упокой ее души, неважно, что она неправославная. Все равно ведь раба божья, как и все.

– Я неверующая.

– Значит, не ходи в церковь, а просто… Просто поплачьот души. Шампанское в таком случае пить как-то не того… Хочешь водки?

– Нет, спасибо, я пойду лучше.

– Иди, что тут поделаешь… Если что понадобится, звони.Или приходи запросто.

– Спасибо, Тарас.

– Не за что. Да, вот возьми портретик-то!

Он вложил в конверт мою фотографию небольшого формата. Абольшая так и осталась стоять у него на столе. Красивая и загадочная.

На улице было душно, – видимо, собиралась гроза. Идтидомой не хотелось. Я опять нашла скамейку на Патриарших. Села, но смоглавысидеть минут пять. Дышать было нечем, и казалось, что от пруда веет тяжелымжаром. Да, похоже, я действительно стала видеть вещие сны…

Я тяжело поднялась и пошла к дому. Но тут увидела небольшоекафе и ощутила страшный голод.

Если там работает кондиционер, я зайду и поем.

Денег у меня теперь прорва.

Кондиционер работал. И было чисто.

Я села, заказала кофе капучино и кусок шоколадного торта. Засоседним столиком сидела парочка, обоим уже за сорок, они явно без памяти другв друга влюблены. Мужчина двумя руками держит руку женщины, смотрит ей в глаза,улыбаясь чуть глуповатой от счастья улыбкой. А моя любовь кончилась, мне некоголюбить в этом мире, даже бабушка и та умерла… Родители давно погибли, а Глебтеперь с какой-то Яной, или Лаурой, или еще с кем-то… Своего тезку я вряд лисмогу полюбить так, как я это понимаю… А может, я вообще уже исчерпала свойлимит любви? Но я ведь еще не разлюбила Глеба, это он меня разлюбил… Жизнь безлюбви, говорят, возможна, но пуста… А может, и не надо никого любить?

Так легче сохранить неуязвимость. Любящий человек всегдаочень уязвим. Все эти мысли тоже показались мне до тошноты банальными… И вдругя вспомнила об Инне Кирилловне. Она, наверное, не знает еще, что бабушки большенет… Вряд ли Наташа оповестила всех ее знакомых в Москве. И сделать это обязаная. Я быстро допила кофе и вышла на улицу…