запретов. Тем более ни в коем случае не очевидно, что вмешательство государства действительно способно с ними справиться… Почему то, что оправдано в отношении этих ядов, не оправдано в отношении никотина, кофеина и т.д.? Почему государство не должно предписывать в целом, что можно употреблять в пищу, а чего следует избегать по причине вредности?438

Это блестящее высказывание смазано замечанием «нет нужды повторяться, что все эти наркотики вредоносны». Если не определить, какие именно препараты, в каких дозировках, для кого и при каких обстоятельствах, — это утверждение просто неверно. В то же время Мизес правильно указал на источник проблемы в повсеместном инфантилизме и отсутствии самодисциплины: «Склонность наших современников требовать авторитарного запрета, как только им что-то не нравится, и их готовность подчиняться этим запретам, даже когда то, что попало под запрет, является для них вполне приемлемым, демонстрирует сохранение у них глубоко въевшегося духа раболепия. Необходимы долгие годы самообразования, прежде чем подданный сможет превратиться в гражданина»439.

В «Человеческой деятельности» Мизес перепечатал пассаж о препаратах, опустив ссылку на сухой закон и добавив несколько более сильных строк:

Опиум и морфий, безусловно, являются опасными, вызывающими привыкание лекарствами. Но если принимается принцип, что в обязанности государства входит защита индивидов от их собственной глупости, то нельзя выдвинуть никаких серьезных возражений против дальнейших посягательств… И зачем ограничивать благосклонную предусмотрительность государства защитой только тела индивида?… Зло, причиняемое плохой идеологией, разумеется, гораздо губительнее как для индивида, так и для общества в целом, чем наркотики… Эти страхи — не просто воображаемые видения напуганных одиноких доктринеров. Факт в том, что ни одно патерналистское государство, античное или современное, не избежало регламентирования мыслей, взглядов и мнений своих подданных. Если кто-то упраздняет свободу человека определять свое потребление, то он отнимает все свободы440.

В книге «Наше право на препараты» я развил последнее замечание Мизеса до его логического и практического вывода, показав, что право употреблять внутрь то, что человек пожелает, — включая яд, который его убьет, если таков был его выбор, — более фундаментально, чем многие другие так называемые права человека441.

В конце «Либерализма» Мизес разочаровывает: «Лига Наций может продолжать борьбу с инфекционными болезнями, наркоторговлей и проституцией»442. И далее: «Целью, к которой стремятся все люди, является максимальное удовлетворение человеческих потребностей, это процветание и изобилие… Уменьшение страданий и увеличение счастья — вот цель либерализма»443. Этот взгляд слишком резонирует со взглядами Бентама. То, что Мизес здесь утверждает, куда больше похоже на социалистический утилитаризм, чем на либерализм с принципом невмешательства.

Заключение

Подобно Хайеку, Мизес выступал против претензий общественных наук на социально-научное теоретизирование в подражание естественным наукам444. Однако, в отличие от Хайека, Мизес стремился отнести изучение человеческого поведения в область науки. В «Конечных основаниях экономической науки» (1962) он писал: «Имея дело с эпистемологией наук о человеческом действии, не следует брать пример с геометрии, механики или любой другой науки»445. И еще раз: «Честный человек, хорошо знакомый с достижениями современных естественных наук, должен свободно и безоговорочно согласиться с тем, что естественные науки не знают, что такое разум и как он работает, и методы их исследований не подходят для решения проблем, с которыми имеют дело науки о человеческой деятельности»446. Если естественные науки, подразделениями которых являются неврология и биологическая психиатрия, не знают, что такое разум и как он работает, как они могут знать, что такое заболевание разума?

Мизес был великим человеком не только потому, что был великим экономистом, но и потому, что рано понял: великие коллективистские движения «освобождения» ХХ в. — национал-социализм (нацизм) и интернационал-социализм (коммунизм) — представляют собой всего лишь новые версии рабства, и, следовательно, яростно сражался против них, невзирая на многочисленные препятствия. Он видел перед собой верную мишень: «В XVI— XVII вв. главным вопросом политических дискуссий в Европе была религия. В XVIII—XIX вв. в Европе, а также в Америке важнейшим вопросом было противопоставление представительного правления и королевского абсолютизма. Сегодня вопрос стоит так: рыночная экономика или социализм»447. Я соглашусь и добавлю — сегодня это также свобода от психиатрической классификации против тирании терапевтического государства, или, говоря проще, — отделение психиатрии от государства.

Глава 11. Фридрих фон Хайек

Фридрих Август фон Хайек (1899‒1992) признан в качестве величайшего философа свободы XX в. Сам Хайек называл себя либералом, но было бы правильно считать его либертарианцем.

Родившийся в уважаемом семействе венских интеллектуалов, Хайек учился в Венском университете, получив степени доктора наук права и экономики в 1921 и 1923 г. соответственно. В 1931 г. он перебрался в Лондон и в годы войны оставался профессором Лондонской школы экономики. В 1950 г. он присоединился к Комитету общественной мысли в университете Чикаго, а в 1974 г. получил Нобелевскую премию по экономике.

Верховенство права и его применение к психиатрии

Хайек находился под глубоким влиянием работ великого английского философа права Альберта Венна Дайси. Дайси рассматривал конституционное государство — то, что немцы называют Rechsstaat, где Recht означает одновременно и «правильный», и «закон» — в качестве органа принуждения, власть которого ограничена законом. Верховенство права требует, чтобы любые действия правительства одобрял закон, что обеспечивает равенство каждому. Верховенство права для политической философии личной свободы в этой концепции — то же самое, что скелет для нашего тела. Ослабление или устранение первого обездвиживает и разрушает второе. Уже во времена Дайси одним из наиболее коварных и эффективных способов достичь этого было использование медицины. В 1905 г. он предупреждал: «Никогда коллективист не оказывается в лучшем положении, чем когда он настаивает на исполнении установленных законов об охране здоровья»448. В 1914 г. он добавил: «Закон об умственной неполноценности представляет собой первый шаг по пути, вступления на который не может избежать ни один здравомыслящий человек, но который, если зайти слишком далеко, приведет государственных мужей к затруднениям, преодолеть которые без значительного вмешательства в личную свободу будет тяжело»449. Дайси предвидел день, когда борьба за психическое здоровье станет врагом личной свободы номер один.

Верховенство права было стержнем работ Хайека о «конституции свободы». Он писал: «В условиях верховенства права правительство может вторгаться в защищенную личную сферу жизни человека только в качестве меры наказания за нарушение провозглашенного общего правила»450. Отметим, что эта формулировка отрицает правомерность психиатрических мер принуждения или отнятия ответственности: упразднение всех санкций, не являющихся наказанием и воплощенных в законах