— Теперь я хочу получить оригинал. — Нет, я не определила в иконе подделку, просто решила взять старика на понт. По его лицу было видно, что я угадала.

— Что? Что вы такое говорите! — возмутился Иван Павлович столь правдоподобно, что я чуть не поверила. — Я не понимаю, о чем вы говорите. И если уж на то пошло, то угрожать смертью человеку в моем возрасте глупо. Я уже пожил свое, так что…

— Я не собираюсь вас убивать, — ответила я сердито, — отсрелю вам, Иван Падлович, все выступающие части. Придется тогда вам учиться малевать подделки, зажимая кисть между бровей, так как зубов я вам также не оставлю.

— Многие мне угрожали, — упавшим голосом тихо сказал реставратор, — люди посерьезнее вас, между прочим.

Я щелкнула предохранителем, чтобы продемонстрировать свою серьезность.

— Осторожнее! — воскликнул реставратор, позабыв, что он недавно хвастал своим возрастом, дающим людям бесстрашие.

— У меня очень слабый спусковой крючок и пальцы все время дергаются, — предупредила я старика, нацеливая дуло револьвера ему в голову. Мгновенно реставратор вспомнил, что случайно перепутал оригинал с копией, которую делал для себя. Открыв шкаф, он извлек оттуда спрятанную икону Богоматери. — Вот другое дело! — похвалила я его. — Теперь наденьте оклад на копию.

Не теряя времени? он выполнил мое желание, показав недюжинную сноровку в этом деле.

— Большое вам человеческое спасибо, — сказала я с издевкой, взяла обе иконы и направилась к двери.

— А деньги за работу когда я смогу получить? — осторожно спросил реставратор, преследуя меня по пятам.

— Не волнуйтесь, Дмитрий Иванович с вами рассчитается, — успокоила я его, — когда выйдет из тюрьмы.

— Что-о-о?! — завопил реставратор. — Отдайте обратно.

Я развернулась в дверях с грозным видом. Старик отпрянул, но, оправившись от испуга, стал канючить:

— Хотя бы отдайте копию, я делал ее для себя.

— Извините, не могу. Она мне самой нравится, — покачала я головой, и Иван Павлович не посмел возразить. Стоя на пороге своей квартиры, реставратор провожал меня скорбным взглядом, полным тоски и отчаяния.

Ничего, Евгению Максимовну Охотникову такими взглядами не проймешь.

Я бережно положила обе иконы на заднее сиденье «Фольксвагена», захлопнула дверцу и, выпрямившись, помахала рукой жалкому сгорбленному старику в окне, не спускающему с меня глаз. Реставратор, наверно, хотел, чтобы его печальный образ преследовал меня в снах. Сев в машину, я завела двигатель и, насвистывая в такт веселой мелодии, льющейся из динамиков автомагнитолы, отъехала от дома. Дальнейший мой путь лежал сначала в церковь, освятить копию, потом в деревню Смеловку к хозяйке иконы. По дороге я долго мучилась вопросом — отдавать старухам оригинал или копию. В словах антиквара, что у них в доме она просто сгниет, была доля истины. Если икона достаточно редкая и представляет большую историческую ценность, то ей место в музее. Потом я поняла, что все уже давно решила, когда велела реставратору надеть оклад на копию. Отдам копию старухам, узнаю, кого из родственников они больше всего любят, и отдам оригинал им. Пусть дальше сами решают, как поступить: отдать ли икону в музей, передать ли церкви или продать какому-нибудь ценителю старины за хорошие деньги.

Впереди показалась Смеловка. Вот и покосившаяся избенка старух. Хозяйка сидела перед домом на лавке и с беспокойством следила за приближающейся машиной. Притормозив около нее, я вышла, достала копию иконы в окладе и поднесла старушке. Оклад на солнце вспыхнул позолотой. Старушка улыбнулась беззубой улыбкой и произнесла:

— А ведь мама знала, что икона вернется, она ведь никогда не дается руки лихим людям.

— Мы брали ее на реставрацию, — соврала я, — профессор просто совсем закрутился с работой и забыл вам сказать.

— Ой, да и правда она как новая, — воскликнула старуха, приблизив к иконе лицо практически вплотную. — Так вы с музея, а я-то подумала, мошенники, даже хотела сходить к Прасковье, чтобы она вас прокляла.

— Вы сильно расстроились, да? — спросила я с сочувствием.

— Нет, мы даже и не заметили, — призналась старуха, — угол-то темный, не рассмотришь. Если бы не соседка, вообще бы не узнали. Но даже когда узнали от нее, подумали — значит, так надо. Икона сама этого захотела. Послужила нам, теперь пусть послужит другим. Вера-то не в иконе, а в душе человеческой.

— Ладно, мне пора, — засобиралась я с озабоченным видом. — Скажите, а у вас есть родственники какие-нибудь, которые смогли бы подъехать в музей оформить кое-какие бумаги. Мы ведь люди казенные, должны отчитаться за работу перед начальством.

— Нет у нас с мамой никого, — вздохнула старуха. — Вы напишите, а я распишусь, где надо. Только если надо деньги, то у меня нет. Вон и крышу подновить, и дров на зиму заготовить.

— Нет, не волнуйтесь, все бесплатно, — замахала я руками. — Да и бумаги я сама оформлю, чтобы вас не затруднять.

— Вот спасибо, дай бог вам здоровья, — поблагодарила меня старуха и пригласила: — Пойдемте, я вас хоть чаем напою.

Я стала отказываться, ссылаясь на уйму работы, однако уже через несколько секунд оказалась за столом в полутемной комнате, а хозяйка раздувала на улице самовар. «Если бы его в прошлый раз приметил антиквар, то непременно бы спер», — подумала я, следя за действиями старухи. Ее мать смотрела на меня с кровати бессмысленными глазами, ничего не говоря. Я отвернулась и уставилась в окно, на заросший сорняками двор. Через полчаса вернулась старуха со вскипевшим самоваром.

— Извините, что так долго, но это дровяной самовар, — оправдывалась она, наливая чай в пожелтевшие железные кружки.

Разглядывая странного вида чай, больше похожий на обычный кипяток, я спросила:

— А вы не думали продать свою икону, а на эти деньги подновить дом?

— Нет, икону продавать грех, — возразила старуха, а деньги на ремонт у нас есть. Мы с мамой пенсию получаем, а деньги почти не тратим, складываем в коробочку. Так что и на ремонт хватит, и на дрова и еще останется.

«А говорила, денег нет», — подумала я, улыбаясь, и, осторожно попробовав чай, поинтересовалась, чем его заваривали. По вкусу он напоминал травяной отвар.

— Ну немножко зверобоя добавила, немножко смородинового листа, мяты, что в огороде насобирала, — охотно начала рассказывать старуха. — Глаза-то не видят. Я потом соседке показывала, что насобирала. Она откинула белену и чистотел. Они-то ядовитые.

— А ваша соседка хорошо травки проверила? — спросила я, поперхнувшись «чаем».

— Половину точно посмотрела, а потом у нее хряк в огород вырвался, я и ушла, — спокойно призналась старуха. — Может, хлебушка к чаю дать?

— Нет, спасибо за чай, за гостеприимство, — вскочила я из-за стола. В голове промелькнула мысль, что надо уходить, пока еще жива.

— Ну что же вы так, даже и чаю не попили, как следует, — укорила меня старуха. С кряхтением она поднялась, чтобы проводить меня.