Шутка с утопленницей, которую подсунул Марку его айфон и правда была смешной – ну, если объективно, вычитая мое смятение.

– Она утонула, – прочитал с экрана Марк, прежде чем захрюкать и уйти спать, – Хотя по гороскопу была «рыбой», бревном в постели и говном по жизни.

А если Гардин возмет и меня утопит? – глубокой ночью надумал я. Уйду на работу, а потом меня найдут с пакетом на башке, вздутого, синего на берегу Москвы-реки. Страшно, страшно….

Нет, ну, в конце-концов, я ведь не бедная Лиза!

– Убил, – сказал Марк, а я еще раз шаркнул ногой по кафельному полу, растирая то, что осталось от муравья.

Было утро, позднее утро, я на работу не пошел «ибо болею» (да пошли-ка вы все, думал я, отпрашиваясь по телефону). Мы с Марком, вдвоем, сидели за кухонным столом. Ели-пили опять. Как ни вспомню – одно и то же – мы на кухне, что-то едим, пьем, как-то разговариваем.

Видимо, это из-за ремонта, который был начат с кухни, и кухней и завершился – остальная часть квартиры служит напоминанием о теории хаоса: никогда особенно заботясь о порядке, мы устроили условное его подобие – здесь и малобюджетный шик конца 1990-х, и вещи подороже и лучше, приобретенные позже, но без особого плана – а еще какие-то фигурки, вазочки, картинки, книжки, листочки, папочки. Хаос, иными словами, условно упорядоченный беспорядок – везде, за исключением новенькой кухни.

Понятно, что теперь чаще всего мы сидим именно там – на острове порядка в беспорядочном море. Едим, пьем, разговариваем.

– Убийца, – сказал Марк, ничуть меня, впрочем, не упрекая. Ты, мол, «убийца муравьев», а я чай зеленый пью, а у кружки смешной узор – коровки танцуют вальс, розовыми титьками трутся; а есть и другие приметы у этого утра, ни хорошие, ни плохие, никакие, потому что нет нужды всему давать этическую оценку, удобней и верней принимать жизнь такой, какая она есть.

А в это утро – бессоница, вялость – я на другой способ и не был способен.

– Он просто под руку попал, – сказал я.

– Под ногу, – уточнил Марк, – И ты его убил. Это очень плохой симптом. Ты свою агрессию выражаешь.

– А ты хочешь, чтобы я волосы на себе рвал? Чтобы рыдал в голос по муравью, который залез в чужой дом? Конечно, у меня ж других проблем нет, кроме как по муравьям убиваться….

Марк задумался. Вспомнил, наверное, про шотландские клеточки своего милого друга….

– А знаешь, – вдруг воодушевившись, заявил он, – Сходи к стайлисту.

– Куда? – подозрительно спросил я.

– Тебе надо голову в порядок привести. Сходи к Жене в салон, он – стайлист, берет недорого, работает хорошо. Он все классно сделает, а позвоню, – Марк вынул айфон и стал гладить его по экрану, – Такой будешь красивый, что просто ужас.

– Ага. Салон имени Трупской.

В эти дни любой мой разговор вел к мертвечине.

А располагался салон на бульваре в центре. Вокруг больших кресел из голубой кожи, перед зеркалами, висящими на крашеных серебрянкой стенах, сложные парикмахерские танцы плясали причудливые существа, – белые, розовые, фиолетовые.

Женя был хрупким вечным юношей в сине-желтом трико – с массивным ртом и локонами, будто охваченными переливчатым пламенем.

Когда я подошел к нему, посланный квелой юницей-администраторшей в стрекозиных очках, то сначала мне показалось, что цирковых статей «стайлист» стоит перед сугробом: клиентка его сидела, укутанная в подобие простыни; голова ее была на треть изукрашена кусками фольги – держа в руке фаянсовую плошку, Женя мазал волосы чем-то голубым.

– Ко мне? – капризно спросил он, мазнув взглядом, – Посидите, – и указал кисточкой в угол, где на куске черного мохнатого ковра стояла пара лазоревых диванчиков и низенький стеклянный столик с кучей журналов, – Лера! – крикнул он юнице-стрекозе, – Налей человеку кофе! Вы пьете кофе?

– Э-э-э, – давно меня не брали в оборот так безаплелляционно, – Да.

– Лера! «Американо» человеку. С молоком и сахаром!

– Без сахара.

Женя оглядел меня с ног до головы.

– Налей ему чаю, Лера!

– Ничего не надо, – сказал я, отступая.

– Нет, ты посмотри, – он хлопнул клентку кисточкой по голове, – Обиделся.

– Нет-нет, – заверил я, – Но….

Но тут сугроб провернулся, показал лицо, а лицо было знакомым – круглым лицом потолстевшей мыши.

– Таня, – только и смог сказать я.

– Привет. Лучше сюда садись, – она предложила мне табуретку у стены рядом с зеркалом.

– Да, хорошо, можете занять, – разрешил Женя, прежде произведя ртом сложную гимнастику из тех, какие делают перед концертами трубачи.

– Как дела? – усевшись, спросил я.

– Никак, – сказала Таня, – Работа, дом, спанье, жранье.

– У меня знакомая была, – встрял Женя, хлопот своих парикмахерских не оставляя, – Она сходила к врачу. Проверилась на кровь. Ей сказали, что кушать. Представляешь, – он посмотрел на Таню в зеркало, – за две недели скинула двадцать кило. Ну?!

– Ужас, – сказала Таня.

– Ге-ро-и-ня, – протянул Женя.

– Твоя знакомая теперь вся в морщинах, а на животе шторка, как в театре.

– А она для здоровья. Ты представь! Двадцать килограммов. Это же целый чемодан!

Я усмехнулся, вообразив себе тетку с привязанным к животу чемоданом.

– А я был на Миконосе, – без всякой связи сообщил Женя далее, – Боже, какие там горы! Какая красота! Дома белые, вода синяя….

– Греки жаркие, – добавила Таня, – И почем твой кровяной тест?

– Дешевка. Десяточка всего. Пустяки.

– Ясно. Зато у меня морщин нет, – сказала Таня, – Кожа гладкая, как жопа ребенка. А у тебя как? – она для меня даже улыбку на лице нарисовала. Какая щедрость.

– Жопа в порядке, – сказал я, – Только приключений на нее многовато в последнее время.

– Весело живешь? – спросила Таня.

– Ага. У меня теперь каждый день балаган.

– Беспокоят?

Я пожал плечами.

– Мне тоже звонил один, – Женя попытался перехватить инициативу, – Я ним на дороге познакомился. Хотел меня оштрафовать, – он улыбнулся. Плотоядно, как мне показалось.

– Ты и машину водишь? – удивленно спросила Таня.

– А как в Москве без машины? Лера! – завопил он, – Какая у меня машина?

Юница не ответила, только тонкие ручки в стороны развела.

– У меня хорошая машина, – сказал он.

– А ты тоже водишь? – спросила меня Таня.

– Нет.