он пришел в угловое кафе на Невском, обычно посещаемое проститутками, он был, очевидно, крайне растерян. Гурджиев, явившийся на встречу с доктором Стерневалем и Меркуровым, оглянулся вокруг и, желая еще больше сконфузить аристократа, громко заметил: “Обычно здесь бывает больше проституток…”. Как и Успенский, де Гартман увлекся Гурджиевым против своей воли. Когда он предложил Гурджиеву тысячу рублей за обучение, деньги не были приняты последним, который сказал ему, что придет время, когда де Гартман будет рад предложить ему все, что у него есть.

Между тем война входила в свою последнюю, предреволюционную стадию. Даже Успенский провел четыре месяца на военных сборах и был отпущен по причине плохого зрения. Томас де Гартман был мобилизован в армию, а Гурджиев в феврале 1917 года в последний раз навестил Петроград, где встретился с де Гартманом и его женой. Затем он возвратился в Москву и оттуда уехал на Кавказ.

Северокавказская мистерия

Шквал событий в России между тем нарастал. 8 и 9 марта 1917 года в Петрограде была расстреляна демонстрация. 15 марта от трона отрекся царь Николай II. Началось дезертирство из армии, терпевшей поражения на всех фронтах.

Успенский собрал петербургскую группу и предложил ей эмигрировать за границу, однако реакция большинства ее членов была нерешительной. Многие все еще надеялись на чудо. Вскоре пришла открытка от Гурджиева, сообщавшая, что он находится на пути в Александрополь и намерен пробыть на Кавказе до Пасхи. Из этой открытки было ясно, что Гурджиев едва ли знает о последних событиях в Петрограде. В мае от Гурджиева пришла короткая телеграмма, сообщавшая о его прибытии в Александрополь, и вслед за ней – вторая телеграмма: “Если хотите отдохнуть, приезжайте ко мне”.

Успенский пять дней добирался на поезде до Тифлиса. Россия “без власти” представляла собой любопытное зрелище. Было ощущение, что все держится только на инерции. Поезда еще двигались по расписанию, а на станциях часовые выгоняли из вагонов толпы встревоженных безбилетных людей, бежавших от грозных событий, надвигавшихся с севера. В Тифлисе на платформе проходил митинг: митинговали пьяные дезертиры с Кавказского фронта, судили и расстреливали “преступников”, выносили резолюции. Успенский провел день в Тифлисе, а утром следующего дня он уже был в Александрополе.

Александрополь напомнил Успенскому города Северной Индии и Египта: дома с плоскими крышами, на которых росла трава, на холме – древнее армянское кладбище, в центре города восточный базар с медниками, которые работали тут же на открытом воздухе. Вдали виднелась покрытая снегом вершина Арарата. Гурджиева он застал увлеченным починкой динамо-машины его брата. Успенский познакомился с отцом и матерью Гурджиева. Отец его был крепкий старик лет восьмидесяти в каракулевой шапке и с неизменной трубкой во рту. По-русски он говорил очень плохо. Успенскому редко удавалось поговорить с Гурджиевым, тот был постоянно занят. Зато со своим отцом Гурджиев старался проводить все свое свободное время.

Успенский видел, что Гурджиев чего-то дожидается и сомневается относительно дальнейших действий: первоначально он предполагал вернуться в Петроград и продолжить там работу, потом стал подумывать о поездке в Персию, но по ходу событий изменил свое решение и предложил Успенскому самому поехать на север и как можно быстрее привезти оттуда учеников. “Сделайте остановку в Москве, затем поезжайте в Петербург”, – сказал он Успенскому, – “Скажите всем нашим в Москве и в Петербурге, что я начинаю здесь новую работу. Желающие работать со мной могут приехать. Советую вам долго там не оставаться[436]”.

Успенский съездил в Москву и Петербург, передал своим тамошним знакомым приглашение Гурджиева и менее чем за две недели вернулся на Кавказ. Он привез с собой новые впечатления о разворачивающихся в столицах событиях, о безволии Временного правительства и о цинической безответственности рвущихся к власти большевиков. Вскоре ученики Гурджиева начали съезжаться из Москвы и Петрограда, а к августу 1917 года на Кавказе вокруг Гурджиева собралось, кроме Успенского, двенадцать человек.

Следующий шестинедельный период связан с городом Ессентуки на Северном Кавказе. “Всякий раз, когда мне случается разговаривать с кем-то из бывших там, они с трудом могут поверить, что все пребывание в Ессентуках длилось шесть недель. Даже в шесть лет трудно было бы найти место для всего, связанного с этим временем, – до такой степени оно было заполнено”,[437] – вспоминает Успенский.

Половина людей жили вместе с Гурджиевым на окраине городка, другие приходили к нему в дом рано утром и оставались до глубокой ночи. Спали по четыре часа. Ученики выполняли всю домашнюю работу, остальное время было заполнено беседами и упражнениями. Несколько раз устраивались экскурсии в Кисловодск, Железноводск и Пятигорск. Гурджиев оказался прекрасным поваром, умевшим готовить сотни восточных блюд. Каждый день устраивался обед в стиле какой-либо восточной страны: Персии, Тибета и т. п.

В Ессентуках Гурджиев развернул перед группой план работы в целом. Ученики впервые увидели перед собой широкую панораму “всех методов, всех идей, их звенья, связи, направления”[438]. Гурджиев дал ученикам множество упражнений для управления мышечным напряжением, а также позы, принятые в школах при молитве и созерцании, дал упражнения для расслабления тела и всех его мускулов, начиная с лица, упражнения на ощущение рук, ног, пальцев и т. д. Тогда же впервые Гурджиев познакомил своих учеников с упражнением “Стоп!”, заявив, что без него невозможна никакая серьезная работа, ибо оно одно способно освободить человека от автоматизма движения. Эти упражнения шли в сочетании с опытами поста и безмолвия.

Чем больше участники понимали сложность и разнообразие методов работы над собой, тем яснее становились для них трудности пути. Они понимали, какое огромное знание и какие серьезные усилия необходимы им, чтобы достичь желаемого. Но прежде всего, говорил им Гурджиев, человек должен знать, как далеко он желает идти и чем готов пожертвовать. Иллюстрацией человеческой привязанности к старым ценностям, например, к сегодняшнему ужину, была рассказанная Гурджиевым армянская сказка про раскаявшегося волка.

Однажды волк почувствовал угрызения совести за растерзанных им овец и принял твердое решение измениться. Он пришел к священнику и попросил его отслужить по этому случаю молебен. Священник служил, а волк стоял в церкви и плакал от искреннего раскаяния. Служба была длинная, и, устав, волк выглянул в окно. Он увидел, что пастухи гонят домой овец, не выдержал и зарычал:

– Кончай, поп, а то всех овец загонят домой и оставят меня без ужина!

В другой раз Гурджиев дал своим последователям яркий пример духовной конкретики. В те дни среди учеников велись оживленные дискуссии на темы астрологии. Гурджиев объяснял, что планеты влияют только на тип, но не на индивидуальность человека. Однажды во время одного из местных ритуалов – прогулки по ессентукскому парку – Гурджиев обронил свою трость