– палку черного цвета с серебряным кавказским набалдашником. Один из шедших сзади учеников наклонился, чтобы поднять трость и подал ему. Гурджиев повернулся к остальной группе и сказал: “Вот это и была астрология”. И он попросил каждого рассказать о своей реакции на уроненную трость. После этого он обобщил: “В одной и той же ситуации один видит одно, другой – другое, третий – третье, и каждый действует в соответствии со своим типом”.

Вскоре Гурджиев объявил, что прекращает всякую работу и лишь с одним из учеников едет к Черному морю. Впрочем, он не возражал, когда и другие захотели к ним присоединиться. Однако Успенский был удивлен этим решением, он не мог понять, почему Гурджиев решил прервать работу в самом начале, почему он не учитывает трудностей, в том числе и материальных, некоторых членов группы. “Должен признаться, что с этого момента мое доверие к Гурджиеву начало колебаться, – пишет об этом эпизоде Успенский. – Но факт остается фактом: с этого момента я стал проводить разделение между самим Гурджиевым и его идеями, а до сих пор я не отделял одно от другого”[439]. В конце августа Успенский последовал за Гурджиевым в Туапсе, а оттуда он отправился в Петербург, собираясь закончить там свои дела и привезти какие-то вещи.

На этот раз Успенский пробыл в Петербурге дольше, чем предполагал и уехал оттуда за неделю до Октябрьского переворота. Свои впечатления от Петербурга он суммировал следующим образом: “Оставаться дольше было совершенно невозможно. Приближалось что-то отвратительное и липкое. Во всем можно было ощутить болезненное напряжение и ожидание чего-то неизбежного… Никто ничего не понимал, никто не мог вообразить, что произойдет дальше[440]”.

Гурджиева он нашел на даче к югу от Туапсе, в 25 километрах от Сочи. Гурджиев снял дачу с видом на море, купил двух лошадей и жил там с небольшой группой людей. Сначала Успенскому все очень понравилось, но скоро он обнаружил в группе какие-то напряжения. Нездоровая ситуация сложилась вокруг З., поведение которого во время нелепой ссоры Гурджиева с латышами, не понравилась Гурджиеву. В результате тот перестал замечать несчастного З. и создал обстановку, при которой тому не оставалось ничего, как уехать в Петербург. Успенский попытался вмешаться в события, но повлиять на них он не смог, З. уехал. Успенский был снова недоволен Гурджиевым: он ожидал от Гурджиева логически последовательного поведения, однако тот редко учитывал его и чьи-либо еще ожидания.

Затем неожиданно Гурджиев принял решение переехать в другое место. Собрались в Туапсе и сняли дом к северу от Туапсе, но в декабре поползли слухи о том, что часть Кавказской армии движется по берегу моря. Кроме того, в соседних городках стали активизироваться большевики, участились убийства их реальных или потенциальных противников. Было принято решение снова вернуться в Ессентуки и продолжить там работу. Успенский поехал туда первым, за ним потянулись остальные. В феврале 1918 года Гурджиев разослал циркуляр всем членам московских и петроградских групп, и к лету из голодных российских городов в Ессентуки приехали все, кто смог туда добраться.

Начался второй период совместной жизни в Ессентуках, наполненный, как и первый, трудами, беседами и учебой. Однако для Успенского это время означало начало первого разрыва с Гурджиевым, неизбежность которого он давно уже слышал в самом себе. “Я ничего не мог возразить против методов Гурджиева, кроме того, что они мне не подходят, – пишет Успенский об этом новом своем отношении к работе Гурджиева и далее продолжает: – Решение оставить работу у Гурджиева и его самого потребовало от меня большой внутренней борьбы… Но ничего другого не оставалось[441]”.

Впервые Успенский понял неизбежность разрыва с Гурджиевым летом 1917 года, и уже через год после этого первый разрыв между ними стал реальностью. Они оба еще жили в Ессентуках, но Успенский перебрался из дома, где жил Гурджиев, в отдельный дом. Иногда Успенский встречал Гурджиева в парке или на улице, иногда Гурджиев заходил к нему, но сам он старался “дом” не посещать. Целых семь лет (1917–1924) окажутся заполненными серией разрывов, после чего еще на одно семилетие (1924–1931) отношения разрыва станут перманентной фикцией, сложным и двусмысленным клубком, и только начиная с 1931 года (во всяком случае, по мнению Джеймса Вебба) и до самой их смерти Успенский и Гурджиев больше не встретились.

Однако убеждение Успенского, что, оставаясь с Гурджиевым, он “не должен идти в том же направлении, в каком шел прежде”, он распространял теперь не на себя одного – Успенский пришел к выводу, что “все члены нашей группы, за малыми исключениями, оказались в сходном положении”[442].

Между тем ситуация на Северном Кавказе резко ухудшилась. В Ессентуках свирепствовали эпидемии, каждую неделю город переходил из одних рук в другие, и каждая “власть” под предлогом расправы с “враждебными элементами” не упускала случая грабить и насиловать. Устраивались налеты на поезда, реквизировались вещи и ценности, молодые люди мобилизовывались в солдаты. Люди оказались полностью отрезанными от центра и не знали, что делается в мире.

Когда в Ессентуках установилось большевистское правление, Гурджиев, который давно уже раздумывал о наименовании для своей группы, звучащем вполне в большевистском духе – со словами “интернациональный” и “революционный”, – заявил властям, что он и его друзья являются “Интернациональным идеалистическим обществом”. Однако положение общины духовных практикантов оставалось крайне шатким.

В начале августа 1918 года Гурджиев и большинство обитателей “дома” уехали из Ессентуков. Первоначально он планировал доехать железной дорогой до Майкопа и оттуда добраться также поездом до побережья Черного моря в районе Туапсе. Но события распорядились по-своему: группа застряла в заброшенном хуторе под Майкопом. Совсем недавно в битве под Майкопом белая армия одержала временную победу над красными, и Гурджиев со спутниками неожиданно оказались в раю: изобилие (в сравнении с Ессентуками) продуктов, стабильная власть и даже купания в Белой речке. Однако Гурджиев был далек от беспечности, он постоянно создавал трудовые напряжения для участников своей группы и при первом же удобном случае покинул оазис. Нагруженная предметами первой необходимости и продовольствием группа двинулась в направлении гор, и это было более чем своевременно: через день после их отъезда Майкоп был захвачен красными. Это была последняя щель для беженцев, не воспользовавшись ею, Успенский и ряд других членов гурджиевской группы застряли бы на захваченной красными территории еще более чем на год.

Первые несколько дней путь Гурджиева и его спутников пролегал по густонаселенной местности, затем они подошли к горам и двинулись в направлении юго-запада, рассчитывая рано или поздно выйти к морю в районе Сочи. Здесь путь их стал действительно опасным и полным приключений. Навстречу