— Он теперь в Сан-Франциско, его туда всегда влекло. Ему удалось бежать после того побоища в Жакмеле.

— Мне вспомнился вечер, когда вы читали нам…

— Я не грущу о тех временах. В них было что-то ненастоящее. Туристы, танцы, человек в костюме Барона Субботы. Барон Суббота — разве это развлечение для гостей?

— Гости приезжали на Гаити с деньгами.

— А кто их видел, эти деньги? Папа Док, надо отдать ему должное, научил нас жить без денег.

— Приходите в субботу пообедать, Филипо, я познакомлю вас с туристами, единственными сейчас на Гаити.

— Нет, в субботу вечером у меня есть дела.

— Будьте, по крайней мере, осторожны. Уж лучше бы вы опять начали писать стихи.

Он сверкнул своими белыми зубами в злобной улыбке.

— Стихи о Гаити уже написаны, раз и навсегда. Вы их знаете, мосье Браун. — И он прочитал:

Quelle est cette île triste et noire? — C'est Cythere,

Nous bit-on, un pays fameux dans les chansons,

Eldorado banal be tout les vieux garçons.

Regardez, apres tout, c`est une pauvre terre [37].

Наверху отворилась дверь, и один из этих vieux garçons вышел на балкон номера «люкс» Джона Барримора. Мистер Смит снял с перил свои купальные трусики и посмотрел в сад.

— Мистер Браун, — окликнул он меня.

— Да?

— Я посоветовался с женой. Она считает, что я, возможно, поторопился с выводами. Она считает, что одних подозрений мало, чтобы судить о министре.

— Да?

— Так что мы побудем здесь и попробуем предпринять кое-что еще.

5

В ту субботу я пригласил к обеду доктора Мажио, решив познакомить его со Смитами — пусть Смиты знают, что не все гаитяне политики или палачи. Кроме того, я не виделся с доктором с той ночи, когда мы с ним увозили труп, и мне не хотелось, чтобы он думал, будто я избегаю его из трусости. Он приехал, и почти тут же выключили свет, и Жозеф уже зажигал керосиновые лампы. Он слишком припустил фитиль, и, когда пламя вымахнуло в стекло, тень доктора Мажио черным ковром развернулась по веранде. Мои гости поздоровались со старомодной учтивостью, и на миг можно было подумать, будто мы вернулись вспять, в девятнадцатый век, когда керосиновые лампы светили мягче электрических и наши страсти — так, по крайней мере, принято думать — тоже были спокойнее.

— Я поклонник мистера Трумэна, — сказал доктор Мажио, — в той части его деятельности, которая касается некоторых изменений во внутренней жизни вашей страны, но, прошу извинить меня, — я не буду притворяться сторонником войны в Корее. Как бы там ни было, считаю за честь познакомиться с его конкурентом.

— Конкурент я был не очень сильный, — сказал мистер Смит. — Мы с ним расходились не только по поводу войны в Корее, хотя я, разумеется, осуждаю всякие войны независимо от тех оправданий, какие находят для них политические деятели. Я выступал против него во имя вегетарианства.

— Вот не знал, — сказал доктор Мажио, — что вокруг этого вопроса велась борьба на выборах.

— Увы! Только в одном штате.

— За нас подали десять тысяч голосов, — сказала миссис Смит. — Имя моего мужа стояло в избирательном бюллетене.

Она открыла свою сумку и, пошарив среди бумажных салфеток, извлекла оттуда бюллетень. Как и все европейцы, я плохо разбирался в американской системе выборов: представлял смутно, что в предвыборной кампании участвуют двое, самое большее — трое кандидатов, и что за них голосуют повсеместно — кто за кого. Мне и в голову не приходило, что в избирательных бюллетенях большинства штатов имя самого кандидата вовсе отсутствует, а голоса отдают выборщикам, которые и будут выбирать потом главу государства. Но штат Висконсин проставил в своем бюллетене имя мистера Смита, а выше его имени был обведен жирной черной краской квадрат, и в нем эмблема — что-то вроде капустного кочана. Меня удивило количество партий, участвующих в выборах: даже социалисты раскололись на две части, а на менее важные посты своих кандидатов выставляли либералы и консерваторы. По лицу доктора Мажио было видно, что он тоже в полной растерянности. В Англии выборная система не так сложна, как в Америке, а уж гаитянская по сравнению с ними и вовсе простая. Те, кому дорога своя шкура, в дни выборов на Гаити сидели по домам даже в относительно спокойные времена предшественника Папы Дока.

Американский бюллетень переходил у нас из рук в руки, а миссис Смит следила за ним в оба глаза, точно это была стодолларовая бумажка.

— Вегетарианство очень интересное учение, — сказал доктор Мажио, — хотя я не уверен, годится ли оно для всех млекопитающих. Например, львы — вряд ли они здравствовали бы на одной зелени.

— У миссис Смит был бульдог-вегетарианец, — с гордостью проговорил мистер Смит. — Правда, его пришлось натаскивать.

— И воздействовать на него силой воли, — сказала миссис Смит, взглядом вызывая доктора Мажио на спор.

Я рассказал ему о вегетарианском центре и о нашей поездке в Дювальевиль.

— У меня был когда-то пациент из Дювальевиля, — сказал доктор Мажио. — Он работал там на строительстве арены для петушиных боев, что ли, и вдруг ему дали расчет, потому что кому-то из тонтонов понадобилось устроить на это место своего родственника. Мой пациент совершил величайшую глупость. Он попытался разжалобить тонтонов, ссылаясь на свою бедность, и они всадили ему одну пулю в живот, а вторую в бедро. Жизнь этому человеку я спас, но он остался калекой и нищенствует теперь у почтамта. На вашем месте я не стал бы строиться в Дювальевиле. Там неподходящая ambiance [38] для вегетарианства.

— Что ж, в этой стране нет законов? — вопросила миссис Смит.

— Закон здесь — тонтон-макуты, а тонтон-макуты, как вам известно, значит «оборотни».

— Что ж, у вас и религии нет? — в свою очередь спросил мистер Смит.

— Ну как же! Мы народ очень религиозный. Общегосударственное вероисповедание у нас — католическое. Архиепископ в изгнании, папский нунций не вернулся из Рима, а президент отлучен от церкви. В народе все водуисты, хотя водуизм обложили такими налогами, что он еле теплится. Когда-то президент был убежденным водуистом, но после отлучения он уже не может участвовать в ритуальных службах, для этого надо причащаться святых тайн по католическому обряду.

— Но это дикарство! — сказала миссис Смит.

— Мне ли судить об этом? Я не верю ни в христианского Бога, ни в богов Дагомеи. Водуисты верят и в Бога и в богов.

— Тогда во что же вы верите, доктор?

— Я верю в определенные экономические законы.

— Религия — опиум для народа? — поддел я его.

— Я