– Ты простила его? – требовательно осведомился брат.

– А ты из-за этого восемьсот раз позвонил ему на сотовый? – съехидничала она.

– Не восемьсот, а всего четыре, – хмыкнул старший брат.

– Когда ты трезвонишь и будишь моих детей, каждый твой никчемный звонок идет за двести, – отрезала Маша. – Давай выкладывай, что за срочность.

– Эльза звонила маме, – нехотя начал Сергей. – У вас на Суворовской взорвали машину, как у тебя. Менты считают, что к твоему Туарегу в первый раз по ошибке блинчик прицепили.

– А, тетка вульгарная в соседнем подъезде на такой же модели ездит.

– Точно! Эскортница на пенсии. Пробили ее прошлое, там полно криминальных связей. Спи спокойно, дорогой товарищ!

– Я так и знала, – хмыкнула Маша. – Кому нужно меня заказывать? Сразу поняла, что какая-то ошибка или розыгрыш. Это папа запаниковал и вы с Витольдом…

– Ты лучше скажи, ты его простила? Вы помирились? – перебил ее брат.

– Не знаю, Сережка, – грустно пробормотала она. – Вроде и простила уже, а на душе все равно камень. Если забуду, то отпускает, а потом напомнит что-то, и опять по новой поднимаются боль и обида.

– Я тебя понимаю, Машутка, – вздохнул Сергей. – Сам такой…

– Видимо, идея переженить детей в клане оказалась не самой удачной, – удрученно заметила она. – Ни у кого счастья нет!

– Вот вы с Витом и докажите обратное, – рыкнул брат. – Он тебя любит, и ты его…

– Когда любят, не разменивают на шлюх, – вскрикнула, словно раненая, Маша.

– Ага, и не выходят замуж за другого, чуть ли не в два раза старше, – пробурчал Сергей.

– Майка тебя любит, это невооруженным взглядом видно, – заверила сестра.

– Знаю, – глухо пробормотал он. – И тебе говорю, что Вит любит тебя.

– Не знаю, Сережка, очень хочется поверить в его любовь, но не могу, – честно призналась Маша. – Боюсь, что все повторится, а я со временем превращусь в лошадь в шорах.

– Ты больше похожа на газель, – пошутил брат.

– Сережка, «Газель» – это грузовая машина, – фыркнула Маша и, попрощавшись, отключилась. Она постояла еще на балконе, тщетно вглядываясь в темноту сада, а потом шагнула в комнату.

На кровати прямо в смокинге сидел Витольд.

– Не слышала, как ты вошел, – обронила Маша, пытаясь понять, когда вернулся муж и что ему удалось услышать. И словно на ее немой вопрос Стрельников пробормотал глухо:

– Я поднялся почти вслед за тобой. Там приехала невеста Мигеля, странная сеньора с презрительным взглядом и розой на лбу, и я счел за благо удалиться. Немножко потрепался с Карлосом в холле…

Маша с тревогой зыркнула на мужа. И этот беглый вороватый взгляд не укрылся от него.

– Я все слышал, – устало заметил Витольд, прикрывая глаза ладонью.

– Кто тебе виноват. – Маша нарочито развела руками, словно обвиняя в подслушивании. Она прошла мимо него и заглянула к детям. Ева, подложив ладошку под щеку, свернулась калачиком, а Ленька, подобно звезде, раскинул во все стороны ноги и руки. Маша аккуратно вытащила из-под сыновнего бока планшет, поправила покрывало у дочери и, осторожно ступая, вышла из комнаты. И сразу же попала в плен больших сильных рук.

– Пусти, – попросила она шепотом, боясь разбудить детей.

– Нам нужно поговорить, Мэри, – пробормотал он.

– Не хочу, – попыталась оттолкнуть его Маша. – Еще чего не хватало, в чужом доме отношения выяснять…

– Зато не перебьем посуду, да и никто не поймет ни слова, – подначил Витольд и добавил серьезно:– Наверное, пришло время объясниться, не находишь?

– Мне тебе сказать нечего, – тяжело вздохнула Маша. – Я от тебя свое отношение не скрывала. Открытая книга.

– Значит, настал черед послушать меня, – невесело усмехнулся Стрельников.

– Что ты можешь рассказать, Витольд? – Маша без сил опустилась на кровать, зажгла антикварное бра в изголовье. – Налей лучше вина, напьемся и завалимся спать.

– Хорошая идея, но мне не подходит, – проворчал он, усаживаясь рядом. – Мне хочется, чтобы ты поняла, почему я пустился во все тяжкие.

– А если тебе не удастся мне втолковать? Я тупая, да и из тебя рассказчик не очень, – отрезала Маша. – Разведемся! Может, не нужно и начинать? Все равно не пойму!

– Нет, – рыкнул он, притягивая ее к себе. – Тогда придется снова и снова добиваться тебя.

– Ну что нового ты можешь мне рассказать? – вывернулась Маша из его объятий и посмотрела строго. – Сейчас станешь уверять, что любишь только меня, а вот к остальным бабам ничего не чувствовал… Все так говорят. Давай спать. Завтра в дорогу.

– В самолете выспишься, – зло пробурчал Витольд. – И я не все. Откуда тебе знать, что я чувствовал и к кому? Никого не любил, кроме тебя. Никогда. А остальное, считай, как наркотик, как повод немножко забыться.

– Что? – изумилась Маша. – Ты сам соображаешь, что несешь?

Он не обратил внимания на ее реплику и продолжил упрямо.

– Три года назад умер Дунин. Александр Петрович. Сам диагноз как гром среди ясного неба. Просмотрели, на рентгене не увидели черную точку в легком. Чьи-то невнимательность и халатность стоили жизни гениальному врачу. И видит бог, мы сражались. Операции, химия, снова операция. И вот когда уже казалось, что болезнь побеждена и можно петь осанну Господу, эта коварная тварь пустила метастазы в мозг. Я никогда не рассказывал, оберегая тебя, но это страшно изо дня в день наблюдать, как слабеет близкий человек, как постепенно врач от бога превращается в беззащитного ребенка. И тает, с каждым днем тает. А у нас тогда родилась Ева. Жить бы и радоваться. Замечать, как взгляд становится осознанным, как проявляется характер. Обратный процесс, понимаешь… Вернее, наоборот… – Витольд словно набрал полные легкие воздуха и, выдохнув, продолжил: – Умом я понимал тогда, что жизнь продолжается и радость от улыбки собственного ребенка перевешивает на весах судьбы все горести мира. Но чисто по-человечески я сломался. У меня не хватило силы духа выстоять, и я предпочел забыться. Сначала пробовал изредка заливать алкоголем и оставался на Металлургов под предлогом, что поздно освободился, а завтра рано на работу. Появилась компания охочих до выпивки коллег и доступных женщин. Знаешь, в любом коллективе есть и те, и другие. И понеслось. Мой учитель, устав бороться, сдался, хотя я до последнего стремился выцарапать его. А потом делал все, чтобы облегчить страдания. Он умирал у меня в отделении. И я часто оставался ночами рядом с ним, ждал, пока лекарство подействует и он уснет. А потом забывался с кем-нибудь из знакомых девиц. Дом, свой отчий дом, я почитал раем и не смел туда принести грязь и смерть. Ты возилась с Евой и по большому счету не замечала, что происходит. А я не мог взвалить на тебя мою тоску по Петровичу. Ну и боль тоже.