Мне это по фигу, я как раньше почти не ходил в ресторан, таки теперь не хожу, а когда иду, то в состоянии заплатить за себя и за всех, когоприглашу к столу. Даже в суперэлитном ресторане.

На всякий случай по дороге в ресторан заглянул в буфет,вдруг там Коваленко, режиссер, к своему удивлению, увидел знакомые лица. Почтивсе те, кто раньше целыми днями просиживал в кафе, это считалось богемнойжизнью литератора, теперь перебрались сюда, в крохотное помещение буфета с егоприемлемыми ценами и скудным меню.

Я сделал вид, что не услышал чей-то веселый окрик, пошелдальше. Охранник у входа в ресторан почтительно посторонился, как-то чуют, укого в кармане баксы. В большом роскошном помещении почти пусто, занято всеготри стола. За самым дальним двое беседуют вполголоса, перед ними по чашке кофе,справа у окна хорошо одетый господин с молодой девушкой. У этих на столе ивино, и заливная рыба, и блюдо с фруктами. Третий, последний, стол занят тремя,с позволения сказать, литераторами. У одного умерла бабушка, оставивтрехкомнатную квартиру, и еще одна бабушка, со стороны отца, это еще однаквартира. Одну продал, вторую выгодно сдает, деньги постепенно спускает в этомресторане. Второй – сынок богатых родителей, а их спутник – обычный прилипала,что за выпивку поддакивает любому слову.

Все трое покосились в мою сторону с явной неприязнью, что,собственно, понятно. В литературе, как и в науке, гиганты прокладывают новыедороги через дремучие непроходимые чащи и топи, вытаптывают на новом местеучасток, освобождают от зверей, а следом приходят сотни менее талантливых, нохороших и трудолюбивых ученых, а в нашем случае – писателей, и вот уже на этомучастке копают, роют, до бесконечности перекладывают бревна то так, то эдак,создавая новые узоры. Эстеты и критики начинают говорить о новых методахсловоизъявления, о самовыражении и прочем словоблудии, простой народ, отгрузчика до президента, внимает и верит мастерам слова на слово, тем более чтоте пишут хорошо и приятно, а главное, понятно.

Но только о самом гиганте, что пошел ломиться через лес изобжитого литературного мирка, можно наслушаться столько дряни и презрительныхотзывов, что надо иметь дьявольское самомнение, чтобы пренебречь мнением всеголитературного мира.

В моем же случае – всего мира. Не только литературного. Такчто пусть умоются со своим презрением.

– Хороший бифштекс, – сказал я официанту. –Потом стакан крепкого кофе. Не чашку, а именно стакан.

– Будет сделано. Что будете пить?

– Кофе, – отрезал я.

Он исчез, я хмуро обвел взглядом зал. Раньше не было этоймодной притемненности, что на самом деле всего лишь та же экономия наэлектричестве. Раньше горели все люстры, зал был залит светом, ощущениеприподнятости не покидало с момента, как переступал порог.

Бифштекс превосходен, нежнейший, прекрасное мясо, мойжелудок радостно хватал куски, даже подпрыгивал, чтобы поймать на лету, а когдая закончил и принялся за кофе, еще и спросил с надеждой: а может быть,повторишь?

В дверях показался Коваленко, крупный, розовощекий, пышущийздоровьем. Его бы на рекламные плакаты, продажи бы сразу увеличились, что бы нирекламировал: рыбий жир, масло, кукурузу, дубленки, кирзовые сапоги…

Улыбаясь, пошел ко мне с протянутой рукой.

– Владимир Юрьевич!.. Простите, я опоздал!.. Надеюсь,не очень сильно?

– Это я раньше, – успокоил я. – Еще целых триминуты в запасе.

Он сел напротив, широко и открыто улыбнулся:

– Фу, от сердца отлегло. Ненавижу опаздывать. И самихопоздунов не люблю.

Официант выслушал его с большим удовольствием, чем меня,Коваленко только холодную закуску назаказывал на троих, плюс – охлажденноеколлекционное вино, название я не расслышал, но вижу, что киношники наконец-тозажили.

От стола, где трое, к Коваленко искательно присматривалсятот, у которого оказались три квартиры, а когда перехватил брошенный им вскользьвзгляд, торопливо поднял рюмку и поклонился. Улыбка сладенькая, но следомбросил на меня взгляд, полный ненависти.

– Как вам здесь? – поинтересовался Коваленко.

– Грустно.

– И мне, – согласился он. – Раньше быловеселее, праздничнее.

– Не для нас, – заметил я.

Он усмехнулся, кивнул.

– Да, мы довольствовались чашечкой кофе в буфете. Здесьгуляла партийная знать.

– Точнее, лауреаты, – сказал я.

– Они же и партократы, – возразил он. – А чтораньше: курица или яйцо, спорить не берусь! Я их не любил за партбюрократию. Иеще, конечно, кто спорит, что они каждый вечер шикарно ужинали в ресторане, амы с тобой на бутерброд к кофе наскрести не могли…

– Но сейчас, – заметил я, – дела твои идутнеплохо.

– Да и твои, – отпарировал он. – Я видел рейтинг!Верхняя десятка зарабатывает хорошо даже в России.

Официант снова подлетел к Коваленко, как на крыльях, уже свопросом, что на горячее. Я с улыбкой наблюдал, как Коваленкосвященнодействует, заказывая из длинного меню компоненты обеда, словно составлялмощное снадобье для воскрешения Иисуса Христа. Официант тоже млел от счастья,есть шанс показать и кухню во всей красе, и свое умение подсказать, какиеингредиенты с какими соединить.

Я перехватил брошенный в мою сторону насмешливый взгляд:мол, учитесь!.. А мне по фигу, ответил я взглядом. Я все жру. Без штучек.

Как принято в России, сперва выпили за встречу, за будущийуспех, потом некоторое время стучали ножами и вилками молча. Я уничтожал второйсочный бифштекс, Коваленко – нечто сложное, что пахло и мясом, и рыбой, икреветками, но сверху виднелись маслины, ломтики лимона и чего-то ну совсемстранного.

Когда выпили по третьему бокалу, Коваленко сказал с улыбкой:

– Видел, видел, как поступила в продажу допечаткавашего видеоромана «Серый рассвет». Народ так и ломанулся к прилавку, едваобъявили… Я не думал, что даже старые вещи уходят со свистом. Но как выотноситесь к этому новому делу?

– Новому?

– Ну да. Вы же начинали с бумажных книг?

– Верно.

– Издали книг двадцать, так?

– Двадцать пять, – уточнил я скромно. – Нопоследние пять были уже в формате импа.

Он пригубил вино, смеющиеся глаза остро взглянули поверхкрая бокала.

– И как вам? Старый текстовый формат был проще,понятнее.

– Чем?

– Ну, хотя бы многозначностью. Вы же сами говорили, чтопри чтении текста происходит колоссальная перекодировка в мозгу. Глаз видиттолько значки, а вы видим картины. Причем – разные. Вот четыре буквы «стол», ноя вижу огромный массивный канцелярский стол с массивными тумбами, вы – изящныйкомпьютерный, а официант – обеденный, с шалашиками салфеток… А с образамиперсонажей так и вовсе простор! Читатель додумывает сам очень многое.