Панин сухими губами потянулся к трубочке, но воды уже не было. Ничего вокруг не было, остался только свет, вцепившийся в его мозг.

Красный, желтый, зеленый. Красный, желтый, зеленый…

5 июня. 08:15. 1 час 15 минут до казни

Токарева и Валеев сидели в маленьком кафе при гипермаркете. Марату опостылел кофе, но надо же что-то есть, и он с унылым видом уплетал рисовую кашу. Токарева терзала вилкой омлет и смотрела сайт Sud Naroda. Ничего не менялось, Панин в темнице был один.

Закончив с едой, Валеев вытер губы, мельком взглянул на дисплей и ехидно спросил:

— И где твой Антонов, застрял по дороге?

— Ждем, — упорствовала ТТ.

— Он кинул тебя.

— Не каркай.

— Суеверная?

— Лучше помолчи, Валеев.

— Я готов. А ты о чем-то обещала рассказать.

Токарева сцепила руки перед собой, уткнулась в них лбом, потом решительно опустила ладони на стол и заявила:

— В детстве меня насиловал папа Богдан.

— Кто? — не понял Марат.

— Так я звала отчима, — пояснила ТТ. — Мама настаивала, чтобы я называла его папой, вот я и нашла выход — папа Богдан. Так его звали.

Валеев поморщился и выразил сомнение:

— Стоит ли об этом?

Но ТТ продолжила:

— Ты слушай. Когда мне было двенадцать лет заболела мама — онкология. Она долго лежала в больнице, а я осталась жить с отчимом. И началось… — На ее лице появилось болезненное выражение. — Однажды папа Богдан напился и изнасиловал меня. Это было ужасно. Потом еще и еще раз. Если мать болеет, ты должна меня обслуживать — такова была его мужицкая логика.

— Ты никому не сказала, — догадался Марат.

— Были летние каникулы. Он держал меня дома, одну не выпускал и предупреждал, что поверят взрослому, а не мне. Я терпела и ждала маму. Она вернулась из больницы лысая и обессиленная. Я думала, мама меня защитит, но она не слушала меня, зациклилась на своей болезни. А папа Богдан продолжал свои мерзости, мама ему больше не нравилась. И тогда я сама сообщила в милицию.

Токарева на минуту замолчала, Валеев ее не торопил. Напарница скомкала салфетку и бросила на недоеденный омлет.

— Я думала, мне сразу помогут, а там… Меня допрашивали разные дяди и тети, обследовали врачи, задавали ужасные вопросы, требовали деталей, записывали, фиксировали… Это было еще одно надругательство.

Валеев решил помочь Татьяне пропустить неприятные подробности и спросил:

— Его посадили?

— Если бы. Папа Богдан сразу уехал к себе в Молдавию. Мама слегла в больницу и больше оттуда не вышла. Меня отправили в интернат, тем дело и закончилось. Я уж не говорю по косые взгляды и шепоток за спиной.

Марат с сочувствием накрыл руку Татьяны. ТТ не оценила его жест и выдернула ладонь. Ее взгляд стал жестким.

— Это еще не все. После интерната я решила стать полицейским, чтобы уметь постоять за себя. И вот, когда мне стукнуло двадцать, я увидела его — папу Богдана. Он вернулся и снова работал на стройке.

— Так, — заинтересовался Валеев. — И что ты сделала?

— Изменила внешность. Парик блондинки, короткая юбка, наивный взгляд, распахнутые губки — в общем, он на меня клюнул. Когда мы уединились, я подмешала в коньяк смертельную дозу галоперидола. Сидела у него на коленях, позволяла себя лапать и спаивала его.

— То есть ты решила его…

— Я знала, что делаю, и у меня не было тормозов, как у Антонова по отношению к Панину! — резко ответила ТТ. — Понял, почему я отпустила Антонова?

Валеев пытливо посмотрел на напарницу — так вот ты какая — и спросил:

— Что было дальше?

— У насильника появилась сонливость, заторможенность в движениях, а я нашептывала, давай, выпей еще для бодрости. Чтобы он пил, я танцевала для него стриптиз. Когда он стал отключаться, я сняла парик и спросила: узнаешь меня, папа Богдан? Он выпучил глаза и отупел. Мне так хотелось дать ему по яйцам, но нельзя было оставлять следов побоев. Я толкнула его на пол и влила остатки коньяка в его мерзкую пасть. А потом ждала, пока он не посинеет.

— И?

— Он сдох. Я проверила его дыхание зеркальцем. Потом было следствие. Я училась на полицейского и знала, как избавляться от улик.

Валеев откинулся на спинку стула, сцепил руки на груди, обвел взглядом пространство под потолком в поисках камер наблюдения.

— Ты первый, кому я это рассказала, — предупредила ТТ.

Она ждала его реакции, любой, от полного одобрения до жесткой критики, чтобы понимать, как дальше будут складываться их отношения. Но у Валеева зазвонил телефон.

— Петелина, — шепнул он, взглянув на дисплей, и быстро вышел на парковку, чтобы поговорить из машины.

— Как дела? Вы проследили Антонова? — спросила Елена.

— Мы упустили его, — после секундного размышления признался Марат.

— Черт! В самый неподходящий момент, — огорчилась Елена.

— Но я успел с ним поговорить. Кажется, ты права, Секретарь — это Антонов. Он что-то знает о Панине, возможно, сам его и похитил.

— Как же ты его упустил?

— Это сейчас не важно. Я думаю, что Антонов нам поможет в поисках Софьи Дороховой.

Валеев перекинулся взглядом с подошедшей Токаревой. Напарница благодарно кивнула ему.

— Как?! — возмущалась Елена. — Как он поможет? Мне что, позвонить ему и умолять?

— Он сам позвонит.

— Когда?

— Надо подождать, — неуверенно ответил Марат.

— Время на исходе. До казни час!

Марат промолчал, глядя на Токареву. Та нервно покусывала губу.

— Я не понимаю, на что вы надеетесь, — сказала Петелина, словно видела их. — И не понимаю, как Антонов успел спрятать Панина, если его «ларгус» в девять шестнадцать только отъехал от его дома. Мы опять в тупике!

Марату нечего было ответить.

5 июня. Меньше часа до казни

Казалось, что жизнь в темном подвале полностью замерла. Свет сюда не проникал, свежий воздух тоже. Маленькая девочка застыла на тонком матрасе, как брошенная восковая кукла. Ни тени, ни движения, ни шороха, ни вздоха.

Но это было обманчивым впечатлением, ведь жизнь многообразна. Десятки маленьких черных муравьев двигались так интенсивно, что образовали живой ручеек на бетонном полу. Сначала их разведчики обнаружили сладкие крошки, оповестили собратьев, и теперь полчище неугомонных трудяг подчищало остатки пирожного на полу.