Я повернула выключатель у двери, ослепительно вспыхнулверхний свет. Я доплатила лишнего, чтобы квартиру покрасили в любой цвет,отличный от белого. Стены в гостиной были бледно-розовые, диванрозовато-лиловый с фиолетовым и розовым. Мягкое кресло в углу – розовое. Драпри– розовые с прожилками лилового. Джереми говорил, что это как находиться внутридорого украшенного пасхального яйца. Книжная полка белая, столик с музыкальнымцентром белый. Я включила торшер над мягким креслом. Потом – свет над кухоннымстоликом и стульями. Кружевные белые занавески обрамляли большое окно передстолом, и стекло было очень черное и какое-то угрожающее. Я закрыла шторы,оставив ночь снаружи, за белыми жалюзи. Миг я постояла перед единственнойкартиной в комнате – это была репродукция "Приюта бабочек" В. СкоттаМайлза. Тон картины был в основном зеленый, и бабочки нарисованы такнатурально, и потому на картине были розовые и лиловые пятнышки. Но картину невыбирают лишь по той причине, что она подходит к комнате, – выбираешь ееза то, что она с тобой разговаривает. Говорит что-то такое, о чем ты каждыйдень хочешь слышать. Картина всегда казалась мне мирной, идиллической, носегодня просто была красками на холсте. Сегодня ничего меня не успокаивало. Явключила в кухне свет и пошла в спальню.

Дойл стоял спокойно в сторонке, пока я ходила и включалалампы, как ребенок, проснувшийся от кошмара. Свет, чтобы прогнать все плохое.Беда была лишь в том, что сейчас плохое было у меня в голове. Тут никакомусвету не хватит яркости.

Дойл прошел за мной в спальню. Я, проходя, включила верхнийсвет.

– Спальня мне нравится, – произнес Дойл.

На это замечание я обернулась:

– О чем ты?

Его лицо было бесстрастным, непроницаемым.

– Гостиная очень... розовая. Я боялся, что и спальнябудет такая же.

Я оглядела светло-серые стены, бордовый бордюр на обоях срозовыми, лиловыми и белыми цветами. Двуспальная кровать почти не оставляламеста между своим изножьем и дверцами стенного шкафа. На сочно-бордовомпокрывале валялась гора подушек: бордовых, лиловых и несколько черных – всегонесколько. Столик вишневого дерева с зеркалом покрыт лаком почти до чернотытемным. И туалетный столик у окна ему под стать. Джереми говорил, что мояспальня похожа на комнату мужчины, чуть-чуть приукрашенную подругой владельца.Черный лаковый комод в углу поодаль от двери в ванную. Орнамент на нем былвосточный – журавли и стилизованные горы. Журавль был одним из символов моегоотца. Помню, покупая этот комод, я подумала, что отцу бы он понравился. На немстоял филодендрон в горшке, так разросшийся, что его лозы спадали зеленымиволосами.

Я оглядела комнату, и вдруг меня охватило чувство, чтокомната эта не моя, что я здесь чужая. Я обернулась к Дойлу:

– Будто для тебя есть разница, какого цвета мояспальня.

Он не моргнул глазом – только лицо его стало еще болеенепроницаемым, пассивным, и едва заметная тень надменности показалась на нем,что напомнило мне придворную маску Шолто.

Мой ответ был злобным, и намеренно. Я на него злилась.Злилась, что он не убил Нерис вместо меня. Злилась, что он заставил менясделать то, что надо было сделать. Злилась за все, даже за то, что было не еговиной.

Он смотрел на меня холодными глазами.

– Ты права, принцесса Мередит, твоя спальня никак меняне касается. Я – придворный евнух.

Я покачала головой:

– Нет, дело не в этом. Ты не евнух, никто из вас неевнух. Просто она ни с кем не делится.

Он пожал плечами, и это вышло грациозно. Но от этогодвижения он вздрогнул.

– Как твоя рана? – спросила я.

– Только что ты сердилась на меня, сейчас уже несердишься. Почему?

Я попыталась выразить это словами:

– Ты не виноват.

– В чем именно не виноват?

– Не ты подверг меня опасности. Ты спас мне жизнь. Неты посылал на меня слуа. Не ты заставил руку плоти проявиться именно сегодня.Все это не твоя вина. Я злюсь и хочу кого-нибудь обвинить, но ты не долженрасплачиваться за чужие грехи.

Он приподнял брови – черные на черном.

– Невероятно цивилизованная точка зрения для принцессы.

Я снова покачала головой:

– Брось величание, Дойл. Я Мередит, просто Мередит.

Брови поднялись еще выше, глаза будто полезли из орбит, и ихвыражение заставило меня засмеяться. Смех звучал нормально и ощущался хорошо. Ясела на край кровати и мотнула головой:

– Я не думала, что смогу сегодня смеяться.

Он опустился передо мной на ковер:

– Тебе приходилось убивать и раньше – что же здесьнового?

Я посмотрела на него, удивленная: как он сразу понял, чтоменя тревожит?

– Почему было так важно, чтобы Нерис убила я?

– Сидхе приходят в силу через обряд, но это не значит,что сила проявится. Когда она проявляется в первый раз, сидхе должен окровавитьсебя в битве. – Он уперся руками в кровать по обе стороны от меня, но некасаясь меня. – Это вроде жертвоприношения крови, чтобы сила не заснуласнова, но продолжала расти.

– От крови растут посевы, – сказала я.

Он кивнул.

– Смертная магия – самая древняя из всех,принцесса. – Он снова улыбнулся своей почти незаметной улыбкой. –Мередит, – тихо назвал он меня по имени.

– И ты заставил меня изрубить Нерис в фарш, чтобы моисилы не заснули снова?

Он опять кивнул.

Я посмотрела в это серьезное лицо.

– Ты сказал, что сидхе приходят в силу через ритуал. Яне выполняла ритуала.

– Твоим ритуалом была ночь, которую ты провела с темшелки.

Я покачала головой:

– Нет, Дойл, ничего ритуального мы вту ночь несовершали.

– Есть много ритуалов для пробуждения силы, Мередит.Бой, жертвоприношение, секс и многое другое. Неудивительно, что твоя силавыбрала секс. Ты происходишь от трех различных божеств плодородия.

– На самом деле пяти. Но я все равно не понимаю.

– Твой шелки был покрыт Слезами Бранвэйн, и в эту ночьон был твоим любовником-сидхе. Он вызвал твою вторичную силу.

– Я знала, что это было волшебно, но не знала... –У меня пресекся голос, я нахмурила брови. – Кажется, в этом было большее,чем просто хороший секс.

– Почему? Если секс порождает чудо жизни – что можетбыть выше этого?

– Магия, которая исцелила Роана, вернула ему шкуру. Яне пыталась его целить, потому что не знала как.

Дойл сел рядом с кроватью, почти упираясь полусогнутыминогами в ночной столик.