Он начал вылизывать рану длинными медленными движениями.Глаза его все еще были закрыты, и на таком близком расстоянии я видела черныересницы, черные на черном фоне щек. Боль уже почти исчезла, осталось толькоощущение скользящего языка. Ощущение рта на коже заставило сильнее битьсясердце, перехватило дыхание. Серьги Дойла ловили свет, отражали, будто края егоушей серебрились. У раны стало скапливаться тепло, и это было по ощущениямпохоже на исцеление наложением рук. То же самое растущее тепло, дрожащая накоже и внутри нее энергия.

Дойл оторвался от моей руки, полузакрыв глаза, полураскрывгубы. Он будто пробуждался от сна или будто его прервали в более интимномпроцессе. Почти неохотно он отпустил мою руку.

Голос его прозвучал медленно и хрипло:

– Я давно уже этого не делал. И забыл, какое от этогоощущение.

Я согнула руку, чтобы посмотреть на рану, и раны не было. Япотрогала кожу пальцами. Она была гладкой, нетронутой, все еще влажной от языкаДойла, все еще теплая на ощупь, будто магия на ней держалась.

– Великолепно, даже шрама не осталось.

– Ты удивлена?

– Скорее приятно поражена.

Он слегка поклонился, все еще сидя на кровати.

– Безмерно рад был послужить моей принцессе.

– Я забыла положить подушки.

Я встала и пошла к шкафу, но он взял меня за руку.

– У тебя идет кровь.

Я посмотрела на руку – она была все так же цела.

– Из ноги, принцесса.

Я посмотрела вниз – по правой ноге сочилась струйка крови.

– А, черт!

– Ложись на кровать и позволь мне посмотреть на рану.

Все еще держа меня за руку, он сделал попытку притянуть меняна кровать.

Я уперлась, и он меня отпустил.

– Она не должна была бы уже кровоточить, принцессаМередит. Дай мне вылечить ее, как я вылечил тебе руку.

– Она очень высоко на бедре, Дойл.

– Ведьма пыталась проколоть тебе бедренную артерию.

– Да, – сказала я.

– Я вынужден настаивать на том, чтобы увидеть рану,принцесса. Это слишком опасный участок, чтобы оставить ее без внимания.

– Она очень высоко на бедре, – повторила я.

– Я это понял, – ответил он. – Теперь,пожалуйста, ляг и дай мне посмотреть на рану.

– У меня ничего не надето под рубашкой, – сказалая.

– А! – произнес он. Эмоции сменились на его лицетак быстро, что я не успела их прочитать – будто облака по полю в ветреныйдень. Наконец он сказал: – Может быть, ты могла бы что-нибудь надеть, и тогда яосмотрел бы твою рану.

– Хорошая мысль, – согласилась я и открыла ящичек,где лежали мои невыразимые. Трусы, как и спальные гарнитуры, состояли из шелка,атласа и кружев. Наконец я выбрала пару черного атласа без кружев, безоборочек, без окошечек. Самое консервативное, что у меня есть.

Я оглянулась на Дойла. Он, не ожидая просьбы, повернулся комне спиной. Я натянула трусики, поправила рубашку и сказала:

– Можешь обернуться.

Он обернулся с очень серьезным лицом.

– Большинство придворных дам не стали бы меняпредупреждать. Некоторые – чтобы поддразнить, другие – потому что это просто непришло бы им в голову. Нагота при Дворах – обычное явление. Как тебе пришло вголову мне сказать?

– Из стражей некоторые заигрывают с дамами, щекочутся ипохлопывают, и таких бы я не стала предупреждать. Для них это была бы просто таже игра. Но ты никогда в нее не играл, Дойл. Всегда держался в стороне. Ипросто лечь и растянуться перед тобой на кровати было бы... нехорошо.

Он кивнул:

– Да, было бы. Очень многие при Дворе относятся к нам,к тем кто держится поодаль, как к евнухам, будто у нас никаких чувств нет. Насамом деле мы предпочитаем вообще не касаться мягкой плоти, чем чтобы насзаводили до точки, а облегчения не было. Это для меня хуже, чем ничего.

– Разве королева вам запрещает даже касаться самихсебя?

Он опустил глаза к полу, и я поняла, что переступила сосвоим вопросом границу вежливости.

– Прости меня, Дойл, мы слишком чужие для такоговопроса.

Он ответил, не поднимая глаз:

– Ты самый вежливый представитель королевской крови приНеблагом Дворе. Королева считала твою... обходительность слабостью. – Онпристально посмотрел на меня. – Но мы, стража, это ценили. Всегда былоприятно охранять тебя, потому что тебя мы не боялись.

– Действительно, у меня же не было ни силы, ни влияния.

– Нет, принцесса, я не говорю о твоей магии. Я хочусказать, что мы не боялись жестокости с твоей стороны. Принц Кел унаследовал отсвоей матери ее... чувство юмора.

– То есть он садист?

– Во всех смыслах, – кивнул Дойл. – А теперьложись на кровать и дай мне посмотреть на рану. Если ты истечешь кровью во имястыдливости, королева может сделать меня евнухом.

– Ты – Мрак королевы, ее правая рука. Она не станетлишаться тебя ради меня.

– Боюсь, что ты недооцениваешь себя и переоцениваешьменя. – Он протянул мне руку. – Пожалуйста, принцесса, соизволь лечьна кровать.

Я приняла протянутую руку и взобралась на кровать наколенях.

– А ты, пожалуйста, называй меня Мередит. Уже много леткак я не слышала "принцесса то, принцесса се". В Кахокии я сноваэтого наслушаюсь, а сегодня, прошу тебя, давай без титулов.

Он склонил голову:

– Как скажешь, Мередит.

Я позволила ему помочь мне переползти на середину кровати,хотя на самом деле помощь мне не была нужна. Отчасти это было потому, что онхотел помочь, а отчасти – из-за ощущения его руки в моей.

Я легла, погрузив голову в роскошь подушечек. Приподнявшисьна локтях, я отлично видела линию моего тела.

Дойл склонился у моей ноги.

– С твоего разрешения, принцесса.

– Мередит.

– С твоего разрешения, Мередит, – кивнул он.

Я потянула вверх темный шелк, пока не открылась рана. Онабыла настолько высоко, что из-под рубашки показались черные трусики.

Он руками исследовал рану, оттягивая кожу, надавливаяпальцами. Она болела, и болела не по-хорошему, будто повреждения были сильнее,чем я думала. Кровь побежала быстрее, но это была не артерия. При пробитойбедренной артерии я бы истекла кровью еще несколько часов назад.

Он разогнулся, опустив руки себе на колени.