Я замолчала, понимая. И Гульнара тоже всё прекрасно поняла.

– Гениально… Артефакты схронов питаются не просто тьмой, – прошептала она, – а тьмой ведьм. Стихийной тёмной магией женщины, рождённой ею управлять. Может, даже её кровью. И если тёмных ведьм уничтожат как вид, подпитка кончится, артефакты потеряют силу, и стародавняя нечисть, проснувшись от голода, вырвется на свободу. И утопит мир в крови. А наблюдатели против нечисти те же люди. И они же должны знать…

– Кто-то знает и помнит, – я снова услышала голос бабушки. – Но большинство уже забыло или считает «мёртвую руку» страшной сказкой. Но слухи живучи, как и древний, по генам передающийся потомкам страх перед былым могуществом тёмных ведьм. И одних он тормозит, не позволяя переходить грань дозволенного, а у других сносит крышу, провоцируя, даже сейчас, в почти мирное время, новую охоту на ведьм. И первые хранят тёмных ведьм – собирают под своим руководством, связывая кабальными договорами, а другие… – и бабушка замолчала.

– Ты стала отступницей вынужденно, да? Потому что хранила знания о могильниках и «мёртвой руке», которая для наблюдателей – как мина замедленного действия? – я спросила от себя, но ответа не услышала. Видимо, Гульнара его не задавала.

– Я нашла крылья «бабочки», – в шёпоте проклятой послышался священный трепет. – Они ведь там, да? В схроне?..

– Когда тёмных ведьм становится мало, артефакты сбоят, – меня снова притянуло к тексту. – И кто-то просыпается от голода и сбегает. Да, сбежала одна особь. Но спячка лишает их сил, и нечисть вряд ли долго прожила. Сбросить крылья смогла, а переродиться в человеке – наверняка нет. Забудь о ней, девочка. Забудь о «бабочках». Не ищи их. Не провоцируй войну.

– Я не могу! – с отчаянием крикнула Гульнара. – Они снятся, зовут… сводят с ума. Я постоянно слышу их голоса внутри. Они разговаривают, умоляют, упрашивают, угрожают… Что мне делать?..

Текст кончился, и страница долго оставалась пустой, лишь бабушка чёрно-бело улыбалась с выцветшей фотографии.

– Так ты одна из нас! – слова появились внезапно, и я услышала в бабушкином голосе восторг. – Гульнара, ты, похоже… слышащая! Твоя мать рано умерла и не успела рассказать о том, что хранит кровь, да? Сейчас тебе передают древние знания о том, что было. И они – знания, не нечисть, – говорят. Рассказывают. Не надо искать схрон. Нет. Надо работать. Записывать то, что слышишь. Перечитывать, анализировать, разбираться. Научиться общаться со знаниями. Задавать им вопросы, запоминать ответы. Это дар стародавних, дорогая. Это не проклятье. Я помогу тебе освоить его и развить. Хочешь?

– Д-да… – выдохнула проклятая.

И всё. На этом «разговор» закончился. Лист рассыпался, разлетелся по ветру мелкой трухой. И Гульнара исчезла – улетела с тем же холодным ветром. Я снова стояла одна среди каменных изваяний, только теперь они стали больше. Прежде, скрытые туманом, идолы казались примерно с меня ростом, тонкими и хрупкими. А сейчас возвышались грозными стражами, занимая всё видимое пространство, замыкая в тугом кольце. Подавляя и пугая. Ибо их сила…

Она виделась – камень пылал тьмой, подобно факелу или бенгальскому огню, и к небу поднимался дым, и на землю сыпались с сухим треском чёрные искры. Но ещё сильнее она ощущалась – необъяснимым глубинным страхом, поднимающимся волной и сметающим доводы рассудка. И от него внутри всё сжималось, кожа покрывалась мурашками, к горлу подкатывала тошнота, голова раскалывалась. И становилось плохо – просто очень плохо, без видимых причин. Магии здесь… немного слишком. Для обычного человека. И жутко хотелось уйти, но не получалось. Я тщетно оглядывалась в поисках зацепок, думала, как бы проснуться, но не выходило.

Ещё не всё увидела?..

Идолы как начались, так и не кончались. Они стояли неприступной таёжной стеной, и я с трудом пробиралась между ними, лавировала, стараясь не приближаться и не тревожить спящую магию. И сама не заметила, как выбралась из зачарованного лабиринта. И задохнулась от внезапного простора. Покуда хватало глаз – бесконечная степь и далёкое, сгорающее в последних лучах умирающего солнца небо. И всё. Больше никаких зацепок. Во всяком случае…

Полыхающее, от края до края объятое пожаром небо притягивало взгляд, и я подняла голову, присмотрелась… и невольно попятилась – назад, к лабиринту. В котором не было… глаз – огромных, внимательных, огненно-рыжих, наблюдающих за мной с небес. Внезапный порыв ветра принёс сиплый смех, и облака рассыпались клочьями сгорающей бумаги. Я повернулась, но лабиринт исчез. Куда не глянь – безжизненная степь. И огонь. И пепел.

– Выпусти меня! – крикнула я, озираясь. – Отпусти, я же прочитала!..

Ответом – невменяемые странные смешки… и пение. Тихое, потустороннее… знакомое. Колыбельная, поняла я. И – запах. Новый порыв ветра принес отчётливый цветочный аромат – не тот, с оттенками дешёвого зелёного чая, а тонкий, нежный, ненавязчивый. Но – подозрительно цветочный. Всё же.

Зажмурившись, я вдохнула запах полной грудью, ощутила легкую щекотку… и проснулась. Открыла глаза в своей реальности – и опять будто не спала.

Я подняла правую руку и придирчиво осмотрела запястье. След от «рукопожатия» плющика вспух и горел свежей царапиной. А в воздухе чувствовался запах. И в ушах звучала затихающая колыбельная – слов не разобрать, только голос. Ещё одна нечисть на мою голову…

– Спасибо… – прошептала я, осторожно погладив царапину.

И отчётливо услышала радостный шелест… и увидела мелькнувший «хвостик» плюща – тонкий стебель, мелкие нежно-зелёные листочки. На секунду появившись на моей коже подобием браслета, стебель исчез, а я плюхнулась обратно на постель. Господи, пожалуйста, дай мне… мозгов, чтобы понять, принять и не рехнуться… И чуть-чуть детской веры в волшебство…

– Рад, – в дверь стукнули, и она открылась, являя сосредоточенно-суровую Марьяну, – проснулась? Вставай, минут через десять вылетаем.

Я снова села и протёрла глаза. После дикого полусна-полуяви голова была тяжёлой, как с похмелья.

– Сон, да? – ведьма проницательно прищурилась. – Потом расскажешь. На, выпей, – на постель рядом со мной упал знакомый мелкий флакончик. – Жду.

Я заправила постель, умылась, оделась, выпила зелье и, прихватив сумку, вышла из номера, в коридоре нос к носу столкнувшись с Вовчиком. Выглядел душка-бармен безобразно – точно из пыточной сбежал. Бледный, с синяками под глазами, встрёпанный, а взор загнанный, затравленный. Одежда висела на нём как на вешалке, и впервые я увидела его сутулящимся – сжавшимся. Красные волосы стояли дыбом, и «муравей» нервно приглаживал их то на висках, то надо лбом.

На мой сочувственный взгляд Вовчик ответил кривой, отчего-то извиняющейся улыбкой и качнул головой в направлении коридора: дескать, пошли?

– Марьяна ждёт, – добавил он хриплым, словно сорванным голосом.

Заперев номер на ключ и оставив оный в замке, я осторожно взяла душку-бармена под руку:

– Вов, что они с тобой сделали?..