остроумная. Любовница прекрасная. Кроме того, мы коллеги. Лучшего компаньона для того, чтобы пережить девяностые, придумать сложно. Может и правда, пойти завтра в ювелирный, выбрать колечко с симпатичным камушком. Купить цветы. Пригласить в ресторан. Ну, красиво сделать, в общем. Чтобы как в кино. Песню в ее честь заказать… Девушки такое любят, даже такие эмансипированные и самостоятельные, как Даша.

Я фыркнул, вспомнив рассказы родителей о правилах личной жизни в эти годы. Мол, нужно сначала два года ухаживать, ходить за ручку и даже не целоваться, и только потом, может быть, девушка согласится. При этом после двадцати девушку начинали тыкать в то, что она старая дева.

Интересно получается. Получается, что ухаживать надо было начинать еще со школы, чтобы вписаться во все эти морально-временные рамки? Или как? Начинаешь с девушкой «ходить» в восемнадцать, водишь в кино, потом уходишь в армию. Девушка верно два года ждет, и эти два года и засчитываются за два года ухаживания?

Я снова фыркнул, чтобы не рассмеяться.

– Вот теперь мне точно уже пора, первый час ночи! – заторопилась Дарья Ивановна. – Очень вкусные пирожные! Где твой Феликс их берет, говоришь?

Даша положила голову мне на плечо и тихонько засопела. А я заснуть не мог долго. Мысли лезли в голову, наскакивая друг на друга и перебивая. Я уже почти представлял себя в кресле главного редактора и обдумывал, что могу поменять в газете, чтобы не пойти в противоход с линией партии и комитета комсомола. Прикидывал, какие медиастили, которые изобретут в будущем, могу применить уже сейчас, а с какими придется чуть-чуть повременить… Потом мысль сворачивала в сторону разговора с Прохором и попыток прикинуть, что за отношения были у Ивана с этим человеком. Очень уж многозначительный у него был взгляд. Не ненависть, конечно, как у Игоря, но, похоже, я его реально здорово достал, пока был настоящим Иваном Мельниковым.

Про Игоря я старался не думать. Очень плохо себе представлял, что бы с ним такое сделать, чтобы раз и навсегда покончить с этой проблемой в своей жизни. Да и в жизни города тоже. Все-таки, на убийство я был откровенно не готов. Надо бы заманить его в какую-нибудь ловушку. Чтобы он, наконец-то, перестал быть невидимкой для советского правосудия. Только вот что за ловушку придумать?

В какой-то момент своих размышлений я провалился в сон. Дернулся, пытаясь пошевелиться, но понял, что не могу. Вокруг меня опять была комната, обитая фанерными листами. За стеклянной стеной за пультом сидел человек в белом халате и массивных роговых очках. Лицом он смутно был похож на Прохора. Что-то загудело, будто за стеной работала центрифуга стиральной машины.

– Эксперимент номер восемьдесят один дробь один, – зазвучал искаженный голос из черной коробочки динамика. – Испытуемый, вы готовы?

– Ну это смотря к чему, – проворчал я, все еще пытаясь пошевелиться. Широкие кожаные ремни притягивали мои запястья и лодыжки к деревянному креслу. Еще один ремень, вроде тех, которые таскают на тренировках тяжелоатлеты, перехватывал корпус. Голова… Головой я тоже пошевелить не мог, виски сдавливал металлический обруч. Натуральный такой электрический стул, как в «Зеленой миле».

– Я буду показывать вам картинки, а вы называйте три первых слова, которые приходят вам в голову.

– А если я неправильно отвечу? – поинтересовался я.

– Нет неправильных ответов, эксперимент показывает глубину ассоциаций, – прохрипел динамик.

– Но за что-то же меня должно дергать током! – я усмехнулся. – Иначе зачем эта вся сбруя?

– Хорошо, – согласился доктор. – Ассистент, внесите поправку в условия.

От ассистента мне было видно только белобрысую макушку. Похоже, молодой парень в этот раз.

Доктор поднял руку с первой карточкой. Я напряг глаза, пытаясь усмотреть что-то в мешанине кривых линий. Никакой осмысленности, будто кто-то взял ручки и долго-долго водил ей по листу бумаги.

– Три слова, – напомнил доктор.

– Да подождите вы, – буркнул я. Раздалось гудение, меня затрясло. Линии на листе пришли в движение и начали складываться в знакомое лицо. Женское. Это Аня! Только не реалистичный портрет, а будто рисовал ее уличный шаржист. Кривое такое все, с слащавой улыбкой и хитрым прищуром.

– Шприц, многоэтажка, космос, – сказал я, и трясти меня тут же перестало. Линии на листе смешались обратно в бессмысленную мешанину.

Доктор поднял следующую карточку. Покрытую аляповатыми пятнами краски. Желтые, зеленые, бурые… Как будто ребенок взял кисточку и измазал лист в акварели, совершенно не задумываясь о том, что это должно значить.

– Три слова! – раздалось из динамика. Белобрысая макушка ассистента качнулась, снова раздалось гудение, и меня дернуло током.

На карточке словно начался мультик. Пятна начали менять форму, перетекать друг в друга, сливаться… Пока не превратились в лицо. Тоже вполне узнаваемое, хоть и не очень реалистичное. Кудряшки, родинка над губой, густо накрашенные губы. Лиза.

– Петушок, чемодан… – я хихикнул. – Баран.

Гудение прекратилось. Пятна снова стали бессмысленными пятнами.

Доктор поднял третью карточку. Но она была пустая. Просто чистый белый лист. Я напряг глаза так, что стало больно в висках. Ничего… Хотя… Какие-то едва заметные штрихи, с волос толщиной.

– Три слова! – раздался требовательный голос доктора. Пульт взвыл, меня снова начало трясти, но ничего на листе как будто бы не менялось. Вроде бы, штрихи как-то задвигались, но ничего осмысленного не появилось.

Меня затрясло сильнее.

– Я ничего не вижу, – сказал я.

– Три слова! – настаивал доктор.

Тут из-за пульта поднялся ассистент.

– Он ее не помнит, – зазвучал из динамика другой голос. Знакомый и незнакомый. Зато его лицо… Его лицо было моим.

Голову сжал металлический обруч, как будто одномоментно став тесным. Я вскрикнул от боли и проснулся.

Надрывался будильник. Даша поворочалась, натянула на голову одеяло и повернулась на другой бок.

«Опять эти странные сны…» – недовольно подумал я и спустил ноги на пол. Наверное, это все значило что-то важное. Только я всегда был хреновым толкователем сновидений. Так что я встал и пошел умываться, бриться и чистить зубы. Сейчас надо приготовить завтрак, разбудить Дашу, которая умудрялась игнорировать даже мой зверский будильник, и топать на работу.

– Ну что, сначала я, потом ты? – сказала Даша, когда мы вышли из подъезда.

– Слушай, ну к чему уже вся эта конспирация? – я дернул плечом. – Все равно все уже или знают, или им все равно.

Даша победно улыбнулась и взяла меня под руку. Мы вывернули из двора, подождали зеленого сигнала светофора, перешли широкий проспект и трамвайные рельсы. На статуе поднявшего вверх шину рабочего за ночь выросла здоровенная шапка снега. Так что казалось, что он держит в руках не колесо, а поднос с сахаром.

А