Мона стоит, остолбенев, не зная, что делать. Она никогда еще ни в кого не стреляла, а смерть хоть и видела, но не такую страшную.

Но тело самоубийцы не замерло до конца. Его пробитая голова дергается из стороны в сторону. И почему-то Моне не кажется, что движение идет от шеи; нет, вздрагивает сам череп, словно что-то внутри бьется о его стенки.

Раздается хлюпающий звук, и что-то, кажется ей, выползает из зияющей у него на макушке раны – тонкие как паутина щупальца тянутся, извиваясь, будто пробуют воздух на вкус, и струя крови, разбитая выползающей тварью, троится…

– Какого хрена… – шепчет Мона.

Ей слышится тоненький колеблющийся крик, и щупальца больше не извиваются, а пенятся (точь-в-точь как сода от капли уксуса) и растворяются. Мертвец посреди дороги неподвижен, пистолет он так и не выпустил из руки. Уставившись на него, Мона соображает, что делать…

Над городком полыхает молния, разряд бьет в землю, гремит гром. Мона оборачивается туда. Облако молний над столовой горой клубится, как всегда, но последний удар пришелся много ближе, и прежде молнии били беззвучно…

Нечего об этом думать. Мона бросается к водительской двери «Чарджера», падает на сиденье и гонит прочь.

Парсон поднимает глаза на ворвавшуюся в контору «Желтых сосен» Мону – в его взгляде обычная смесь недовольства и усмешки – и спрашивает:

– Как я понимаю, визит прошел успешно?

Мона не находит слов. У нее сводит живот. Кинувшись к мусорной корзине, она выворачивает в нее нутро.

Парсон взирает на нее с легким недоумением.

– Или нет?

– Все пошло на хрен, – выдыхает Мона.

– Куда пошло?

– На хрен, – злобно повторяет она. – На обратном пути – бред собачий…

– Это касается ключа?

– Нет, ключа не касается. То есть не думаю. Черт, откуда мне знать?

– Так ключ у вас?

Мона злобно зыркает на него. С губ у нее еще тянутся ниточки слюны. Утерев рот рукавом, она роется в рюкзачке и вытаскивает завернутый в перчатки ключ. Переводит взгляд с него на Парсона. До сих пор старик не давал повода ему доверять.

Парсон, похоже, чует ее сомнения.

– Я с этим ключом ничего не сделаю, – уверяет он.

– Слабое утешение, мистер Парсон.

– Я даже не возьму его у вас. Ключ скорее для вас, чем для меня, мисс Брайт. Я хочу только взглянуть, убедиться, что это тот.

Мона швыряет ему ключ, но старик даже пальцем не поводит, словно в жизни ничего не ловил: сверток отскакивает от его плеча и падает на стол. Парсон смотрит недоуменно.

– Вот ваш чертов ключ, – говорит ему Мона.

Он растягивает горловину перчатки, заглядывает внутрь и улыбается.

– Хорошо. Очень хорошо.

– Нет. Ничего хорошего, – перебивает Мона.

– Почему так?

– На меня по пути напал какой-то гребаный псих, – объясняет она, – и я его застрелила. Вернее, ну, я в него пару раз выстрелила. А потом он достал свой пистолет и… и… – Она пантомимой изображает, как он тычет стволом себе в подбородок и спускает курок, и сопровождает представление детским «паф-ф». – Вышиб себе на хрен мозги, будто так и надо.

– Тот человек… застрелился?

– Да! – взрывается Мона. – Меня что, плохо слышно?

– Но зачем он на вас напал?

– Не знаю! Напал и напал! Он… он вроде как поджидал меня. Подложил шипы, почти наверняка это он, а когда я стала менять колесо, бросился на меня.

– Он… бросился?

– Пытался схватить… – Осекшись, Мона поправляется: – Вообще-то и схватил. И тогда я увидела…

Парсон подается к ней. Спрашивает:

– Вы что-то видели?

– Видела сквозь город. Под ним что-то разбитое, зарыто по всей долине. И оно меня видело и… мне показалось, узнало.

Парсон долго, долго молчит.

– И вы это увидели, когда тот человек вас схватил? Как будто это он вам показал?

– Пожалуй, что так.

– Как он выглядел?

На ее описание Парсон качает головой.

– Не помню такого… никого похожего в Винке не видел. Это тревожит.

– А то, что он вышиб себе мозги, вас не тревожит?

Парсон качает головой, словно говоря, что и это тревожит примерно так же.

– Что теперь будет?

– С вами? – спрашивает Парсон и задумывается. – Ну, раз он умер, значит, не из тех, кто стоит внимания.

– Вы это серьезно?

– Да. Если бы умер кто-то… важный, я бы знал. Как узнал о Веринджере и Мэйси. Раз тело осталось там, надо думать, за ночь его кто-нибудь подберет. Все, что осталось валяться, обычно подбирают. Полагаю, и трупы тоже, хотя и не проверял.

Мона, делая вид, будто не расслышала этого потока бредятины, останавливается на одном:

– Как понимать: «Если умер»? У него, черт побери, полголовы вдребезги!

Парсон с каменным лицом смотрит на нее. Пожимает плечами.

– Не можете сказать, да? – понимает Мона. – Не дозволено?

Парсон молчит. Похоже, даже не дышит.

– И о твари, которая у него из тыквы выползла, тоже промолчим, да? – не отступается Мона. – О той, что, коснувшись асфальта, вспенилась, как… как долбаный «научный опыт» на ярмарке. И о том, что я в доме повидала?

Парсон откашливается.

– Нам лучше поговорить о том, что вам делать с этим ключом. – Он постукивает по столу перчаткой.

– Нет, – говорит Мона.

– Нет? – Парсон поднимает бровь.

Закашлявшись, Мона отхаркивается, сплевывает в мусорную корзину. Достает салфетки и старательно высмаркивает каждую ноздрю отдельно.

– Нет, – повторяет она. – Ни хрена не буду делать, мистер Парсон. Пока вы не объясните, что за чертовщина творится.

– Я же сказал, – спокойно напоминает Парсон. – Есть вещи, о которых мне говорить не разрешено и делать тоже.

– А мне, честно говоря, – по фигу, – огрызается Мона. – Я ради вас вляпалась в основательное дерьмо. И скажу так: играем честно, размазываем его на всех. Это, мистер Парсон, улица с двусторонним движением. Садитесь-ка за руль.

– Не понимаю метафоры, – признается он.

– Я про то, – Мона кое-как выпрямляется и усаживается на стул перед его столом, – что вы мне скажете кое-что из того, что стоит знать. Для начала, какое мне вообще дело до треклятого ключа, не говоря уж о том, какое дело вам?

– Это ключ от двери.

– Какая новость!